Продлжение->

Роберт Пири
СЕВЕРНЫЙ ПОЛЮС
Robert. E. Peary
The North Pole
Hodder and Stoughton. London. 1910
Перевод: В.А. Смирнов

Пири Р. Северный полюс. Пер. с англ. В.А. Смирнова. Амундсен Р. Южный полюс. Пер. с норв. Л.Л. Жданова. Послесл. и коммент. А.Ф. Трешникова. М.: Мысль. 1972. - 550 с.
Серия .

Редакционная коллегия:
Мурзаев Э.М. (председатель)
Гвоздецкий Н.А.
Живаго А.В.
Сыроечковский Е.Е.
Фрадкин Н.Г.

OCR и корректура: Готье Неимущий (Gautier Sans Avoir). [email protected] Март 2003 г.

Текст аутентичен оригиналу, за исключением исправленных опечаток.
Оригинальная метка подраздела внутри одной из глав, обозначенная текстовым отступом, заменена на * * *.
Настоящая электронная версия содержит дополнительные информационные материалы об Арктике, истории открытия Северного полюса, Р. Пири и Ф. Куке (сборник !Intro_After.rtf), в том числе к Р. Пири издания 1972 г. Примечания составителя к этим дополнительным материалам находятся в том же файле !Intro_After.rtf.
Примечания (названные в книге ) А.Ф. Трешникова к основному тексту книжной версии 1972 г. вкупе с дополнительными информационными (идут единым списком; номера приведены в тексте цифрами в квадратных скобках) вынесены в отдельный файл (Comments.rtf).
Примечания (комментарии) А.Ф. Трешникова в оригинале книги выполнены неудовлетворительно: раскрыто не все, что следовало бы; оставляет желать лучшего расположение примечаний.
Следует обратить внимание, что впереди текста примечаний представлен перевод неметрических мер США в систему СИ (находился после книжного оригинала). Перевод неметрических мер США в обычные нам в тексте (в квадратных скобках) введен выполнившим OCR. Уточняющий текст другого плана в квадратных скобках включен не выполнившим OCR, а редактором книги или же переводчиком.
Два обширных примечания самого Р. Пири оставлены в основном тексте (как в оригинале); их номера отмечены цифрами в фигурных скобках.

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава 1. План
Глава 2. Подготовка
Глава 3. Старт
Глава 4. К мысу Йорк
Глава 5. Радушный прием у эскимосов
Глава 6. Оазис в Арктике
Глава 7. Удивительные обычаи удивительного народа
Глава 8. Набор рекрутов
Глава 9. Охота на моржей
Глава 10. Стучимся в ворота полюса
Глава 11. В рукопашной со льдом

Глава 1
ПЛАН
Достижение Северного полюса вполне можно уподобить шахматной партии, в которой все ходы, ведущие к благоприятному исходу, продуманы заранее, задолго до начала игры. Для меня это была старая игра - я вел ее с переменным успехом на протяжении двадцати трех лет [1] (в квадратных скобках - номера примечаний (комментариев) - Comments.rtf). Правда, я постоянно терпел неудачу, но с каждым новым поражением приходило новое понимание игры, ее хитростей, трудностей и тонкостей, и с каждой новой попыткой успех придвигался чуточку ближе; то, что казалось прежде невозможным или в лучшем случае крайне сомнительным, начинало представляться возможным, а затем и весьма вероятным. Я всесторонне анализировал причины каждого поражения и в конце концов пришел к убеждению, что они могут быть устранены и, если фортуна не совсем повернется ко мне спиной, игра, которую я проигрывал на протяжении почти четверти века, может окончиться успехом.
Надо сказать, многие сведущие и умные люди не соглашались с таким выводом. Но многие другие разделяли мои взгляды, у них я находил безграничное сочувствие и поддержку, и теперь, в конце пути, мне доставляет чистую, величайшую радость сознание, что их доверие, подвергнувшись столь многим испытаниям, не было обмануто, а их вера в меня и ту миссию, которой я отдал лучшие годы своей жизни, щедро оправдалась.
Однако, хоть и верно, что в отношении плана и методов открытие Северного полюса можно уподобить шахматной игре, тут все же существует и различие. В шахматах мозг противопоставлен мозгу, в поисках же полюса борьба идет между человеческим мозгом и волей, с одной стороны, и слепыми, грубыми силами первобытной стихии, с другой, - стихии, зачастую действующей по законам и побуждениям, нам почти неизвестным или малопонятным, а потому во многих случаях кажущимся переменчивыми, капризными, не поддающимися сколько-нибудь достоверному предсказанию. Поэтому, имея возможность планировать до отплытия из Нью-Йорка основные шаги натиска на замерзший Север, я, однако, не мог предугадать все ответные ходы противника. Существуй такая возможность, моя экспедиция 1905-1906 годов, установившая рекорд 87°06' северной широты, достигла бы полюса. Но все, кому известны рекорды этой экспедиции, знают, что полному успеху воспрепятствовал один из таких непредвиденных шагов нашего великого противника, а именно период необычайно сильных и продолжительных ветров, взломавших пак [2] и отрезавших меня от вспомогательных отрядов, так что, можно сказать, уже в виду цели [3], но не имея достаточно продовольствия, я был вынужден повернуть назад под угрозой голодной смерти. Когда до победы, казалось, было рукой подать, меня поставил в безвыходное положение ход, который никак нельзя было предугадать и на который мне нечем было ответить. Как известно, я и мои спутники не только очутились под шахом, но и чуть не поплатились жизнью.
Однако все это теперь достояние прошлого. На этот раз я смогу рассказать иную, более вдохновенную повесть, хотя и отчеты о доблестных поражениях тоже бывают не лишены вдохновения. Следовало бы только отметить вначале, что мои многолетние усилия увенчались успехом потому, что многократные поражения порождают силу, прежние ошибки - знание, неопытность - опыт, а все вместе - решимость.
Быть может, если учесть ту поразительную точность, с какой конечное событие оправдало мои предсказания, небезынтересно сравнить некоторые подробности плана похода, опубликованного за два с лишним месяца до отплытия из Нью-Йорка в его последнее путешествие на Север, с фактическим осуществлением этого плана.
В начале мая 1908 года в одном из своих выступлений в печати я набросал следующий план похода.
Санный поход начнется, как и прежде, в феврале, однако маршрут будет изменен следующим образом.
Во-первых, я пройду вдоль северного побережья Земли Гранта до мыса Колумбия, а по возможности и дальше на запад, вместо того чтобы покинуть сушу у мыса Мосс, как я делал прежде.
Во-вторых, покинув сушу, я уклонюсь дальше на северо-запад, чем прежде, чтобы нейтрализовать или частично учесть подвижку льда в восточном направлении между северным побережьем Земли Гранта и полюсом, обнаруженную мною во время моей последней экспедиции. Другая существенная черта нового плана состоит в том, что на пути к полюсу я буду держать санные отряды как можно ближе друг к другу, чтобы ни один отряд не оказался отрезанным от остальных подвижками льда, без достаточного запаса продовольствия для длительного марша, как это случилось в мою последнюю экспедицию.
Я нисколько не сомневаюсь, что [4] (полоса открытой воды), с которой я столкнулся в мою последнюю экспедицию как на пути к полюсу, так и при возвращении на сушу, - характерная черта этой части Ледовитого океана. Я почти не сомневаюсь, что мне удастся сделать именно полынью, а не северное побережье Земли Гранта отправной точкой похода с полностью нагруженными санями.
В таком случае путь к полюсу будет сокращен примерно на 100 миль, что существенно упростит задачу.
В следующей экспедиции, на обратном пути с полюса, я, вероятно, намеренно сделаю то, что сделал ненамеренно в прошлый раз, а именно: направлюсь к северному побережью Гренландии (по диагонали в сторону движения льда), вместо того чтобы стремиться достичь северного побережья Земли Гранта (по диагонали против движения льда). Новым моментом этого замысла явится то, что первый из вспомогательных отрядов, возвращающихся на судно, должен будет устроить склад на крайней северной оконечности Гренландии>.
Основные моменты похода я изложил следующим образом.
Во-вторых, устройство зимней базы, которая господствовала бы над более обширным пространством Центрального арктического бассейна и прилегающими к нему участками суши, нежели любая другая база в Арктике. Мыс Шеридан практически равно удален от Земли Крокера [5], от неисследованной части северо-восточного побережья Гренландии и от крайней северной точки, достигнутой мной в 1906 году.
В-третьих, использование саней и эскимосских собак. Человек и эскимосская собака являются единственными механизмами, способными удовлетворить широким требованиям и трудностям путешествия в Арктике. Воздушные корабли, автомобили, дрессированные белые медведи и тому подобное - средства на сегодняшний день преждевременные, годные разве только для привлечения внимания публики.
В-четвертых, участие жителей Крайнего Севера (эскимосов Китового пролива) в качестве рядовых членов санных отрядов. Нет нужды распространяться о том, что люди, из поколения в поколение живущие и работающие в данном районе, представляют собой наилучший материал для комплектования состава серьезной арктической экспедиции.
Такова моя программа. Цель моей работы - решить или хотя бы наметить в общих чертах ряд крупных нерешенных проблем [6] американского сектора Арктики и завоевать для Соединенных Штатов великий мировой трофей, являвшийся предметом устремлений и соревнования между практически всеми цивилизованными народами на протяжении последних трех столетий>.
План этот изложен так подробно потому, что точность, с какой он был осуществлен, является, быть может, единственным в своем роде рекордом в анналах арктических исследований. Сравните его, если угодно, с тем, как он был претворен в жизнь. Как и было запланировано, экспедиция отплыла из Нью-Йорка в начале июля 1908 года, точнее говоря, 6 июля. 17 июля она покинула Сидни, 18 августа - Эта и прибыла на мыс Шеридан, место зимовки , 5 сентября, примерно в то же время, - разница составляла четверть часа, - что три года назад. Зима прошла в охоте, небольших разведочных вылазках, налаживании санного снаряжения и переброске припасов с вдоль северного побережья Земли Гранта на мыс Колумбия - исходную точку собственно похода к полюсу.
Санные подразделения покинули между 15 и 22 февраля 1909 года, встретились на мысе Колумбия, и 1 марта экспедиция покинула мыс, взяв курс на полюс через Ледовитый океан. 18 марта была пересечена 84-я параллель, 23 марта - 86-я, на следующий день был побит итальянский рекорд [7], 2 апреля была пересечена 88-я параллель, 4 апреля - 89-я, и в десять часов утра 6 апреля был достигнут Северный полюс. Я провел 30 часов на полюсе с Мэттом Хенсоном [8] и Ута - преданным эскимосом, дошедшим со мной в 1906 году до 87°06' северной широты, в то время нашего крайнего северного предела, и тремя другими эскимосами, также участниками моих прежних экспедиций. 7 апреля мы покинули заманчивую и 23 апреля вернулись на мыс Колумбия.
Следует отметить, что, если поход к полюсу с мыса Колумбия занял 37 дней (хотя маршей мы проделали только двадцать семь), с полюса до мыса Колумбия мы добрались всего лишь за 16 дней. Необычайная быстрота обратного продвижения объясняется тем, что мы шли по уже проложенному следу, а не прокладывали новый, и еще тем, что нам посчастливилось идти без задержек. Отличное состояние льда и хорошая погода также были нам на руку, не говоря уже о том, что окрыленность успехом придавала силы нашим натруженным ногам. Однако эскимос Ута смотрел на это иначе. Он сказал: .
В этой связи следует отметить одно-единственное существенное уклонение от плана: мы вышли на сушу у мыса Колумбия на побережье Земли Гранта, а не восточнее, у северного побережья Гренландии, как это было в 1906 году. На то были свои причины, которые я изложу в соответствующем месте. Лишь одна тень легла на экспедицию - трагическая тень. Я имею в виду гибель профессора Росса Марвина, начальника одного из вспомогательных отрядов; он утонул 10 апреля [9], четыре дня спустя после достижения полюса, в сорока пяти милях к северу от мыса Колумбия, возвращаясь с 86°38' северной широты. За этим печальным исключением история экспедиции ничем не омрачена. Мы вернулись, как и отплывали, на собственном судне, измученные, но невредимые, в добром здравии и с полной победой.
Из всего этого можно извлечь урок - урок настолько очевидный, что, быть может, излишне останавливать на нем внимание. План экспедиции, столь тщательно разработанный и осуществленный во всех деталях, состоял из ряда элементов, и отсутствие хотя бы одного из них могло оказаться роковым для успеха. Мы едва ли добились бы успеха без помощи наших верных эскимосов и, более того, без знания их работоспособности и выносливости, без их доверия ко мне, которому их научило наше многолетнее знакомство. Мы вне всякого сомнения не добились бы успеха без эскимосских собак, которые составляли тягловую силу наших саней и дали нам возможность быстро и надежно перебрасывать припасы там, где нам не могла служить никакая другая сила на свете. Возможно, мы не добились бы успеха без саней усовершенствованного типа, которые мне удалось сконструировать; они совмещали в себе прочность и легкость, их легко было тащить, чем сильно облегчался тяжелый труд собак. Возможно даже, мы потерпели бы поражение, если бы не такая простая вещь, как усовершенствованный кипятильник для воды, который мне посчастливилось изобрести. С его помощью мы получили возможность растапливать лед и готовить чай за десять минут. В наши прежние экспедиции на это требовался целый час. Чай совершенно необходим в стремительных санных переходах, и это маленькое изобретение позволяло нам ежедневно экономить полтора часа в том броске к полюсу, когда каждая минута сбереженного времени была залогом успеха.
Да, наш труд увенчался успехом, но независимо от того мне доставляет истинное наслаждение сознавать, что, даже если бы мы потерпели поражение, я бы не мог упрекнуть себя в каком-либо недосмотре. Были предусмотрены все возможные случайности, ожидать которых научил меня многолетний опыт, каждое слабое место защищено, приняты все меры предосторожности. На протяжении четверти века я вел игру с Арктикой. Мне было 53 года - возраст, в котором, быть может, за единственным исключением Джона Франклина [10], никто не пытался продолжать работу в условиях Арктики. Я уже прошел период полного расцвета сил, мне, возможно, несколько недоставало подвижности и жара юности, я был в том возрасте, когда большинство людей предоставляют все, требующее напряжения сил, молодому поколению. Но эти минусы, быть может, полностью компенсировались тренированностью, закалкой и выносливостью, знанием себя и того, как рассчитать свои силы. Я знал, что это моя последняя игра на великой шахматной доске Арктики. На этот раз предстояло либо победить, либо быть окончательно побежденным.
Велика и необычайна притягательная сила Севера! Не раз я, возвращаясь из его бескрайней замерзшей пустыни потрепанный, измученный и разочарованный, иногда покалеченный, говорил себе, что это - мое последнее путешествие туда; я жаждал людского общества, комфорта цивилизации, безмятежности и покоя домашнего очага. Но случалось так, что не проходило и года, как мною вновь овладевало хорошо знакомое мне ощущение беспокойства. Я начинал тосковать по великой белой пустыне, по схваткам со льдами и штормами, по долгой-долгой полярной ночи и долгому полярному дню, по необычным, но верным мне эскимосам, которые много лет были моими друзьями, по молчанию и необъятным просторам великого, белоснежного, одинокого Севера. И я опять раз за разом устремлялся туда, пока наконец не сбылась моя многолетняя мечта.

Глава 2

ПОДГОТОВКА
Меня часто спрашивали, когда у меня впервые зародилась мысль достичь Северного полюса. На этот вопрос трудно ответить. Я не могу назвать такой-то день или месяц и сказать: . Мечта о достижении Северного полюса выкристаллизовывалась исподволь и постепенно в ходе моей более ранней работы, которая не имеет к ней отношения. Я начал интересоваться Арктикой с 1885 года - тогда я был молодым человеком и мое воображение поразили отчеты Норденшельда [11] об исследованиях во внутренних районах Гренландии. Я так увлекся этими работами, что летом следующего года совершенно один предпринял путешествие по Гренландии. Быть может, где-то в тайниках сознания у меня уже тогда родилась надежда, что когда-нибудь я смогу достичь самого полюса.
Несомненно, именно тогда я поддался соблазну Севера или так называемой , и мною овладело какое-то чувство фатальности, ощущение того, что смысл и цель моего существования - разгадать тайну замерзших твердынь Арктики.
Однако впервые назвать полюс целью экспедиции мне пришлось только в 1898 году, когда первая экспедиция Арктического клуба Пири [12] отправилась на север с намерением достичь 90-й параллели, если это окажется возможным. С тех пор я на протяжении шести лет предпринял шесть попыток достичь желанного пункта. Санный сезон, когда такой бросок возможен, начинается примерно в середине февраля и кончается в середине июня. До середины февраля на севере недостаточно света, а начиная с середины июня велика вероятность того, что на пути к полюсу будет слишком много открытой воды.
За эти шесть попыток я дошел до 83°52', 84°17' и 87°06' северной широты, последним достижением отвоевав для Соединенных Штатов самый северный рекорд, некоторое время принадлежавший Нансену [13], а после него - герцогу Абруццкому [14].
Описывая историю этой последней, увенчавшейся успехом, экспедиции, следует вспомнить мое возвращение из предшествующей экспедиции 1905-1906 годов. Еще до прибытия в Нью-Йорк, до того как вошел в порт, я уже думал о новом путешествии на Север, которое намеревался предпринять как можно скорее, если только соберу нужные средства и останусь здоровым. По физическому закону всякое тело стремится двигаться по линии наименьшего сопротивления, но к человеческой воле этот закон, по-видимому, не относится. Каждое новое препятствие, возникавшее на моем пути, будь оно физического или морального свойства, будь то открытая полынья или превратности судьбы, в конечном счете только подстегивало мою решимость добиться поставленной цели, если только я проживу достаточно долго.
По возвращении в 1906 году я получил огромную поддержку со стороны мистера Джесепа, председателя Арктического клуба Пири, который так щедро помогал мне при организации моих предшествующих экспедиций и в чью честь я назвал самую северную оконечность суши - 83°39' северной широты - мысом Моррис-Джесеп. Его помощь означала, что мне не придется клянчить необходимые средства по мелочам у людей, дававших их кто охотно, кто неохотно.
Зимой 1906-1907 годов и весной 1907 года я отчитывался перед публикой о результатах моей последней экспедиции и прилагал усилия к тому, чтобы, насколько возможно, заинтересовать друзей в снаряжении новой. Мы располагали судном, за которое заплатили 100 тысяч долларов в 1905 году, но нам нужно было еще 75 тысяч для установки на судне новых котлов и других переделок, для закупки снаряжения и текущих расходов. Хотя главные средства были получены от членов и друзей Арктического клуба, весьма значительные суммы поступили также со всех концов страны взносами от ста до пяти и даже до одного доллара. Мы ценили эти мелкие пожертвования не менее крупных, потому что они свидетельствовали о дружеской заинтересованности даятелей и служили доказательством того, что экспедиция является по существу общенациональным делом, хотя и финансируется частными лицами.
В конце концов все средства, наличные и обещанные, составили такую сумму, что мы смогли заказать новые котлы для и внести некоторые усовершенствования в его конструкцию, чтобы лучше приспособить его для нового плавания, а именно: расширить жилые помещения для команды в носовой части, установить рейковый парус на фок-мачте, несколько видоизменить внутреннее устройство. Что касается основных характеристик судна, то оно вполне доказало свою способность служить цели, для которой предназначено, так что серьезных переделок не потребовалось.
Опыт научил меня считаться с задержками, могущими случиться на далеком Севере, однако возмутительные задержки по вине корабельных подрядчиков на родине до сих пор не входили в мои расчеты. Договоры на производство работ на были заключены зимой со сроком исполнения 1 июля 1907 года. Вдобавок к подписанным обязательствам меня неоднократно заверяли устно, что работа будет закончена в срок; однако на деле новые котлы были изготовлены и установлены лишь к сентябрю, что исключило всякую возможность нашей отправки на Север летом 1907 года.
Невыполнение подрядчиками своих обязательств, приведшее к отсрочке экспедиции на год, явилось для меня тяжелым ударом. Оно означало, что мне придется взяться за решение задачи на год постаревшим; оно откладывало начало экспедиции на будущее, и неизвестно было, что еще может случиться в течение года; оно означало горечь рухнувших надежд.
В день, когда я со всей ясностью осознал, что никак не смогу отплыть на Север в этом же году, я испытал примерно то же ощущение, что и в тот момент, когда был вынужден повернуть назад с 87°06' северной широты, добившись лишь такого пустяка, как крайний северный рекорд вместо великого приза, ради которого я чуть не поплатился жизнью. К счастью, я еще не знал, что судьба уже тогда заносила руку для нового, еще более сокрушительного удара [15].
Пока я набирался терпения ввиду неоправданной отсрочки, меня постигло бедствие, тяжелее которого не случалось за все годы моей работы в Арктике, - скончался мой друг Моррис Джесеп. Без обещанной им поддержки новая экспедиция казалась неосуществимой. Не греша против истины, могу сказать, что ему, более чем кому-либо, я был обязан как основанием и существованием Арктического клуба Пири, так и успехом всей моей предшествующей работы. В его лице я потерял не только могучую финансовую опору, но и близкого друга, которому я абсолютно доверял. На первых порах я решил, что теперь всему конец, что все усилия и деньги, затраченные на подготовку экспедиции, пошли прахом. Смерть Джесепа вкупе с задержкой по вине корабельных подрядчиков, казалось, означала полное крушение всех моих планов.
К тому же нашлось немало , уверявших меня, что годичная отсрочка экспедиции и смерть Джесепа - верные приметы того, что мне никогда не достичь полюса. Однако, несколько оправившись от удара и спокойнее взглянув на создавшееся положение, я понял, что идея слишком велика для того, чтобы умереть, что ей не суждено исчезнуть бесследно. Сознание этого не раз помогало мне преодолеть мертвые точки усталости и полнейшего неведения, где взять недостающие деньги для снаряжения экспедиции. Конец зимы и начало весны 1908 года были отмечены многими черными днями для всех тех, кто был заинтересован в успехе экспедиции.
Ремонт и переделки на опустошили кассу клуба. А нам еще требовались деньги для закупки припасов и снаряжения, для уплаты жалования команде и на текущие расходы. Джесепа не было с нами; страна еще не оправилась от финансового краха, постигшего ее прошлой осенью; все обеднели.
И тут из отлива родился прилив. Миссис Джесеп, еще носившая траур по мужу, прислала чек на крупную сумму. Это дало нам возможность заказать основные предметы снаряжения и припасы, на изготовление которых требовалось время. Генерал Томас Хаббард, избранный председателем клуба, добавил второй значительный чек к своему и без того щедрому пожертвованию. Генри Пэриш, Антон Рейвен, Герберт Бриджман, , стоявшая плечом к плечу с Джесепом со дня основания клуба, сплоченно выступили на его защиту; к ним присоединились другие, и кризис миновал. Но все же деньги притекали скудно. О них были все мои мысли наяву, и даже во сне они не давали мне покоя, преследуя меня дразнящими и ускользающими видениями. Это была тягостная, беспросветная, полная отчаяния пора, когда надежды всей моей жизни день ото дня то убывали, то прибывали вновь.
Затем неожиданный проблеск в тучах - очень дружеское письмо от мистера Зенаса Крейна, крупного бумажного фабриканта Массачусетса, который уже оказывал материальную помощь при снаряжении одной из моих прошлых экспедиций, но с которым я не был лично знаком. Крейн писал, что он глубоко заинтересован, что всякий, кого волнует все великое и вопросы престижа родной страны, должен оказать поддержку проекту, и просил меня встретиться с ним, если я сочту это возможным. Я встретился с ним. Он выписал чек на 10000 долларов и обещал дальнейшую поддержку, если понадобится. Обещание свое он выполнил, а немного погодя его избрали вице-председателем клуба. Нужно обладать поэтическим даром Шекспира, чтобы описать, что означали для меня в ту пору эти 10000.
С этого момента средства притекали медленно, но верно, и в конце концов составилась сумма, позволившая нам при соблюдении строжайшей экономии и знании того, что нужно, а что не нужно, закупить необходимые припасы и снаряжение.
В течение всего периода выжидания к нам со всех концов страны сплошным потоком шли письма . Нашлось невероятное множество людей, буквально сочившихся изобретениями и проектами, которые должны были безусловно обеспечить открытие полюса. Ввиду тогдашнего направления изобретательской мысли летательные аппараты, разумеется, занимали первое место. Затем шли автомобили, гарантировавшие передвижение по любому виду льда. Один человек предлагал использовать подводную лодку, хотя не объяснял при этом, каким образом мы поднимемся на поверхность, пропутешествовав к полюсу подо льдом. Другой чудак хотел продать нам портативную лесопилку. Ее предполагалось установить на берегу Центрального полярного бассейна и пилить на ней лес, а из леса построить деревянный проход по льду до самого полюса. Еще один чудак предлагал устроить централизованную кухню для варки супа, там же, на берегу океана, и протянуть от нее по льду шланги, с тем чтобы санные отряды, находящиеся в пути к полюсу, могли согреваться и подкрепляться горячим супом с централизованной кухни.
Однако жемчужиной всей этой коллекции было изобретение, согласно которому я должен был взять на себя роль . Изобретатель не поделился со мной деталями своего проекта, очевидно из опасения, что я его обкраду, но сущность изобретения заключалась в следующем: если бы я сумел установить его аппарат в нужном месте и направить его точно куда следует, да если б я мог продержаться достаточно долго, этот аппарат без промашки выстрелил бы меня на полюс. Это безусловно был человек, одержимый одной идеей. Он так стремился выстрелить мною на полюс, что нимало не интересовался, что случится со мной при посадке или каким образом я вернусь обратно.
Многие наши друзья, не имевшие возможности помочь нам деньгами, присылали предметы снаряжения, служащие к удобству или развлечению участников экспедиции. Так, у нас оказался бильярд, различные игры и несметное количество книг. Как-то незадолго до отплытия один из членов экспедиции обмолвился корреспонденту какой-то газеты, что у нас мало чтива, и вскоре судно оказалось заваленным книгами, журналами и газетами, которые подвозились буквально вагонами. Они лежали навалом во всех каютах, во всех рундуках, на столах в столовой, на палубе - всюду. Как бы там ни было, щедрость даривших порадовала нас, а среди присланных книг оказалось много хорошей литературы.
К тому времени, когда пришла пора выходить в море, мы были снабжены абсолютно всем необходимым, включая по коробке конфет на каждого человека на борту. Это был рождественский подарок от моей жены.
Мне доставляет величайшее удовлетворение сознавать, что вся экспедиция, включая судно, была оснащена американским снаряжением. На этот раз мы не стали покупать ньюфаундлендское или норвежское зверобойное судно и переоборудовать его для наших целей, как бывало прежде.
был построен из американского леса на американской верфи, снабжен машиной, изготовленной американской фирмой из американского металла, сконструирован по американским чертежам. Даже самые обычные предметы снаряжения были американского производства. Примерно то же можно сказать и о составе экспедиции. Хотя Бартлетт - капитан судна и экипаж были ньюфаундлендцами, ньюфаундлендцы наши ближайшие соседи и в сущности наши двоюродные братья. Экспедиция отплыла на север на построенном американцами судне, американским маршрутом, под командой американца, с целью, если окажется возможным, завоевать трофей для Америки. был построен со знанием требований навигации в Арктике - знанием, добытым американцем в шести предыдущих походах в Арктику.
Мне исключительно повезло с подбором участников, ибо я имел возможность выбирать их из состава моей предыдущей экспедиции. Сезон, проведенный в Арктике, - серьезное испытание человеческого характера. Прожив с человеком полгода за полярным кругом, его можно узнать лучше, чем за век знакомства в городе. Есть что-то такое в замерзших просторах Севера - я затрудняюсь сказать, что именно, - что ставит человека лицом к лицу с собой и с его товарищами; если он человек, человек и выходит наружу, а если он дрянь, то и это обнаруживается не менее быстро.
Первым и самым ценным членом экспедиции был Бартлетт, капитан , отлично зарекомендовавший себя в экспедиции 1905-1906 годов. Роберт Бартлетт, или , как мы любовно называли его, - выходец из семьи отважных ньюфаундлендских мореходов, издавна связанных с работой на Севере. Ему было 33 года, когда мы в последний раз отплыли на Север. Голубоглазый, темноволосый, коренастый, со стальными мускулами, Бартлетт, стоял ли он у штурвала , пробивая проход в ледяных полях, шел ли, тяжело ступая и спотыкаясь, по полярному паку с санями, улаживал ли неурядицы среди команды, Бартлетт всегда оставался самим собой - неутомимым, преданным, полным энтузиазма, верным, как компас.
Моим помощником был негр Мэттью Хенсон, в том или ином качестве сопровождавший меня в моих странствиях, начиная с моей второй поездки в Никарагуа в 1887 году. Он был со мной во всех моих экспедициях на Север, за исключением первой, 1886 года, и почти без исключений во всех моих самых северных походах. Такое место я отвел ему, во-первых, ввиду его высокой приспособляемости и работоспособности и, во-вторых, ввиду его преданности. Он делил со мной все физические трудности моей работы в Арктике. Ему сейчас около 40 лет. Человека, который бы умел так искусно управляться с санями, как он, и лучшего погонщика трудно сыскать; в этом отношении с ним могут соперничать лишь лучшие охотники-эскимосы.
Росс Марвин - мой секретарь и помощник, погибший в экспедиции, Джордж Уордуэл - старший механик, Перси - заведующий хозяйством и боцман Мэрфи - все они уже бывали со мной на Севере. Доктор Вульф, хирург экспедиции 1905-1906 годов, ввиду изменений в своем профессиональном положении не смог опять пойти со мной на Север, и его место занял доктор Гудсел из Нью-Кенсингтона, штат Пенсильвания.
Доктор Гудсел - потомок старинного английского рода, представители которого прослеживаются в Америке на протяжении двух с половиной столетий. Его прадед служил солдатом в армии Вашингтона, а отец, Джордж Гудсел, много лет провел в приключениях на море и в Гражданскую войну сражался на стороне северян. Доктор Гудсел родился под Личбергом, штат Пенсильвания, в 1873 году, окончил медицинский колледж в Цинциннати, штат Огайо, и с тех пор работал в области медицины в Нью-Кенсингтоне, штат Пенсильвания, специализируясь по клинической микроскопии. Он член Гомеопатического медицинского общества Пенсильвании и Американского общества врачей. В момент отправки в экспедицию он был председателем Общества врачей Аллегейнской долины. Среди его печатных работ: и .
Поскольку перед этой экспедицией ставились более широкие задачи, чем перед всеми предшествовавшими, - в частности, предусматривались более интенсивные наблюдения за приливами и отливами по заданию Береговой и геодезической службы США, а также, если позволят условия, исследовательские санные поездки на восток, к мысу Моррис-Джесеп, и на запад, к мысу Томас-Хаббард, - я расширил свою, если так можно выразиться, полевую партию, введя в состав экспедиции Дональда Макмиллана из Вустерской академии и Джорджа Борупа.
Макмиллан, сын морского капитана, родился в Провинстауне, штат Массачусетс, в 1874 году. Его отец пропал без вести, выйдя в море из Бостона около тридцати лет назад. Мать умерла в следующем году, оставив его с четырьмя младшими детьми. Пятнадцати лет Макмиллан вместе с сестрой переехал в Фрипорт, штат Мэн, окончил там среднюю школу и поступил в Боудонский колледж, который закончил в 1898 году. Подобно Борупу Макмиллан показал себя в колледже прекрасным спортсменом, играл полузащитником за университетскую команду и выиграл приз на беговой дорожке. С 1898 по 1900 год он заведовал школой Леви Холл в Норт-Горэме, штат Мэн, затем был заведующим латинским отделением приготовительной школы в Свортморе, штат Пенсильвания. На этом посту он оставался до 1903 года, затем преподавал математику и физическую культуру в Вустерской академии, штат Массачусетс, где оставался вплоть до момента отправки с экспедицией на Север. Награжден грамотой за спасение нескольких человеческих жизней, - подвиг, о котором он рассказывает с крайней неохотой [16].
Джордж Боруп родился в Синг-Синге, штат Нью-Йорк, 2 сентября 1885 года. Он готовился к поступлению в Йейлский университет в Гротонской школе с 1889 по 1903 год и закончил университет в 1907 году. В университете он отличился как спортсмен, был членом университетских команд бегунов и гольфистов, снискал известность как борец. По окончании университета проработал год специальным подмастерьем в механических мастерских Пенсильванской железнодорожной компании в Алтуне.
Капитану Бартлетту я предоставил выбор судового состава, за исключением старшего механика.
В составе экспедиции, окончательно укомплектованном в день отплытия из Сидни 17 июля 1908 года, было 22 человека, а именно: Роберт Пири, начальник экспедиции; Роберт Бартлетт, капитан судна; Джордж Уордуэл, старший механик; доктор Гудсел, хирург; профессор Росс Марвин, мой помощник; Дональд Макмиллан, мой помощник; Джордж Боруп, мой помощник; Мэттью Хенсон, мой помощник; Томас Гашью, помощник капитана; Джон Мэрфи, боцман; Бэнкс Скотт, механик; Чарльз Перси, заведующий хозяйством; Уильям Причард, юнга; Джон Коннорс, Джон Коуди, Джон Барнз, Деннис Мэрфи, Джордж Перси - матросы; Джемс Бентли, Патрик Джойс, Патрик Скинз, Джон Уайзмен - кочегары.
Продовольствием мы запаслись в большом количестве, но разнообразием оно не отличалось. Благодаря своему многолетнему опыту я знал, что именно мне нужно и сколько. Продукты, абсолютно необходимые для серьезной арктической экспедиции, немногочисленны, но должны быть наилучшего качества. Излишества же вообще не имеют места при работе в Арктике.
Продовольствие для арктической экспедиции делится на два вида: предназначенное для питания участников санных походов и для питания на корабле во время пути туда и обратно и на зимней стоянке. Провиант, потребный для санных походов, специального характера и должен быть приготовлен и упакован таким образом, чтобы обеспечить максимум питательности при минимальном собственном весе, объеме и весе тары. Необходимых предметов питания - единственно необходимых для серьезного санного похода в Арктике, независимо от времени года, температуры и длительности путешествия, будь то один месяц или полгода - всего четыре: пеммикан, чай, сухари и сгущенное молоко. Пеммикан - концентрат, приготовленный из говядины, жира и сушеных фруктов. Из всех видов мясных продуктов пеммикан наиболее питательный и абсолютно необходим во время длительных санных походов в Арктике.
Питание на борту корабля и на зимней стоянке состоит из обычных покупных продуктов. Для моих экспедиций характерно то, что мы никогда не брали с собой мяса. В этом отношении я всегда полагался на подножные ресурсы. Целью зимней охоты экспедиции является именно само мясо, а не развлечение, как думают некоторые.
Вот перечень некоторых продуктов питания, взятых нами в последнюю экспедицию: мука - 16000 фунтов; кофе - 1000 фунтов; чай - 800 фунтов; сахар - 10000 фунтов; керосин - 3500 галлонов; бекон - 7000 фунтов; сухари - 10000 фунтов; сгущенное молоко - 100 ящиков; пеммикан - 30000 фунтов; сушеная рыба - 3000 фунтов; курительный табак - 1000 фунтов.

Глава 3

СТАРТ
В 1 час дня 6 июля 1908 года , покинув место у пирса в конце Восточной 24-й улицы Нью-Йорка, отправился в свое далекое северное плавание. Когда судно выбиралось задним ходом на реку, над островом Блэкуэлл раздались приветственные крики многотысячной толпы, собравшейся проводить нас, и гудки яхт, буксиров и паромов, желавших нам доброго пути. Интересно отметить, что в день, когда мы отплывали в самое холодное место на земле, в Нью-Йорке стояла жара, какой город не знал вот уже много лет. В тот день в Нью-Йорке было зарегистрировано тринадцать смертей от перегрева и семьдесят два солнечных удара, тогда как мы отправлялись в края, где 60° ниже нуля отнюдь не редкость [17].
На борту находилось около ста гостей Арктического клуба Пири и несколько членов клуба, включая председателя генерала Томаса Хаббарда, вице-председателя Зенаса Крейна и секретаря-казначея Герберта Бриджмана.
По мере того как продвигался вверх по реке, шум становился все громче и громче - к гудкам речных судов присоединялись приветственные свистки фабрик и электростанций. На острове Блэкуэлл многие заключенные высыпали наружу, чтобы помахать нам на прощание рукой, и их приветствия нимало не теряли в наших глазах оттого, что их посылают люди, лишенные обществом свободы. В конце концов они желали нам добра. Надеюсь, сейчас все они на свободе и, что еще лучше, заслуживают ее. Возле Форт-Тоттен мы прошли мимо , военной яхты президента Теодора Рузвельта, и ее маленькая пушка прогремела нам прощальный салют, а команда замахала руками и прокричала . Наверное, еще ни один корабль не отправлялся на край света при таких волнующих проводах, как .
Вблизи маяка Степпинг-Стоун моя жена, гости и члены клуба и я пересели на буксир и возвратились в Нью-Йорк. Судно последовало дальше, к бухте Ойстер на Лонг-Айленде, летней резиденции президента; там мы с женой должны были завтракать на следующий день с президентом Рузвельтом и его супругой.
Теодор Рузвельт - для меня человек необычайной силы, величайший из людей, каких порождала Америка. Он полон той кипучей энергии и энтузиазма, которые составляют основу реальной власти и успеха. Когда пришла пора крестить корабль, с чьей помощью мы рассчитывали проложить путь к самой недоступной точке земного шара, название казалось единственно подходящим и напрашивалось само собой. Оно являлось воплощением силы, настойчивости, выносливости и воли к преодолению препятствий - всех тех качеств, которые так возвеличили двадцать шестого президента Соединенных Штатов [18].
За завтраком в Сагамор-Хилл президент Рузвельт повторил то, что он говорил мне уже не раз: он искренне и глубоко заинтересован в моей работе и верит в мой успех, если успех вообще возможен.
После завтрака президент с супругой и тремя сыновьями поднялись на борт . Мы с женой сопровождали их. На палубе от имени Арктического клуба Пири их приветствовал Бриджман. Президент и члены его семьи находились на борту около часу. Президент осмотрел судно, обменялся рукопожатиями со всеми присутствующими членами экспедиции, включая команду, и даже познакомился с моими эскимосскими собаками - Северной Звездой и другими, которых я привез с одного из островов в заливе Каско, у побережья штата Мэн. Когда он сходил с судна, я сказал ему: . Он ответил: .
зашел в Нью-Бедфорд за вельботами и ненадолго остановился у острова Игл - нашей летней резиденции на побережье штата Мэн; там мы взяли на борт массивный, окованный железом запасной руль - это была мера предосторожности в предстоящей схватке со льдами. В прошлую экспедицию, когда у нас не было лишнего руля, мы могли бы использовать два. В этот же раз случилось так, что у нас был в запасе руль, но нам не пришлось воспользоваться им.
Выход с острова Игл был рассчитан так, чтобы мы с женой могли прибыть поездом в Сидни (мыс Бретон) в один день с кораблем. Я питаю очень теплые чувства к этому живописному городку. Восемь раз я отправлялся отсюда на Север в свои арктические странствия. Мои первые воспоминания об этом городе относятся к 1886 году - я тогда прибыл в Сидни с капитаном Джекманом на китобойном судне , и мы стояли там дня два, загружаясь углем. Это было мое первое путешествие на Север, та самая летняя поездка в Гренландию, когда мною овладела , чтобы уж никогда больше не отпускать.
С той поры Сидни из небольшого селения с одной приличной гостиницей разросся в процветающий город, насчитывающий 17 тысяч жителей и много промышленных предприятий, среди которых один из крупнейших сталеплавильных заводов в западном полушарии. Я избрал Сидни отправным пунктом потому, что там есть угольные копи. Это самое близкое к Арктике место, где судно может загрузиться углем.
В этот раз, отправляясь в свое последнее путешествие на Север, я покидал Сидни с иным, хотя и трудно определимым, чувством, чем прежде. Я был совершенно спокоен, ибо знал, что сделал все, чтобы обеспечить успех, что все необходимые припасы находятся на борту. Если в свои прошлые путешествия я, бывало, испытывал чувство тревоги, то теперь на протяжении всей экспедиции не поддавался никаким волнениям. Быть может, ощущение уверенности шло от сознания, что все возможные случайности предусмотрены, а быть может, и оттого, что препятствия и сокрушительные удары, доставшиеся на мою долю, притупили у меня чувство опасности.
Загрузившись углем в Сидни, мы пересекли залив, чтобы забрать в Норт-Сидни последние припасы. Пытаясь отвалить там от причала, мы обнаружили, что сидим на мели, и были вынуждены ждать больше часа начала прилива. При попытках снять судно с мели один из вельботов был зажат между шлюпбалками и стенкой пристани и получил повреждения; однако после восьми арктических кампаний такой пустяк уже не считается дурным предзнаменованием.
Мы покинули Норт-Сидни в половине четвертого 17 июля при ослепительно сверкавшем солнце. Когда мы проходили мимо поста наблюдения и связи, нам сигнализировали: Мы ответили: - и салютовали флагом.
Маленький буксир, зафрахтованный нами, чтобы доставить в Сидни наших гостей, следовал за до маяка Лоу-Пойнт, затем подошел к судну, и моя жена, дети, полковник Боруп и еще несколько друзей пересели на него. Целуя меня на прощание, мой пятилетний сын Роберт сказал: С грустью смотрел я на буксир, таявший в голубом просторе. Еще одна разлука - а их было так много! Благородная, мужественная маленькая женщина! Ты делила со мной всю тяжесть моей работы в Арктике. Однако на этот раз расставание было не таким печальным, как прежде. Возможно, мы оба понимали, что это наша последняя разлука.
Когда засветились звезды, последние грузы, взятые в Норт-Сидни, были прибраны, и на палубах воцарился необычайный порядок для судна, только что отплывшего в арктический рейс, за исключением шканцев, заваленных мешками с углем.
Зато в каютах господствовал хаос. Моя каюта была до того завалена вещами - приборами, книгами, мебелью, подарками друзей, снаряжением и прочим, что для меня самого не осталось места. Впоследствии, по возвращении, кто-то спросил меня, заводил ли я пианолу [19] в первый день плавания. Я не заводил ее по той простой причине, что не мог до нее добраться. Волнующие ощущения первых часов в море были связаны главным образом с раскопкой пространства 6х2 фута в том месте, где находилась койка, чтобы можно было вовремя лечь спать.
Я очень люблю свою каюту на . Ее просторность и ванная комната по соседству - единственная роскошь, которую я себе позволил. Каюта проста, обшита сосновыми досками, выкрашенными в белый цвет. Ее удобства - плод многолетнего опыта работы в Арктике. В ней имеются вделанная в стену койка, письменный стол, несколько книжных полок, стул и кресло, а также комод - его мне подарила жена. Над пианолой висит фотография Морриса Джесепа, на боковой стенке - фотография президента Рузвельта с его автографом. Затем флаги: шелковый флаг, сшитый моей женой, с которым я не расстаюсь вот уже сколько лет; флаг общества Дельта-Каппа-Эпсилон, флаг Военно-морской лиги и флаг организации . Есть в каюте и фотография нашего дома на острове Игл, а также душистая подушка, сделанная моей дочерью Мэри из иголок растущих на острове сосен.
Пианола - подарок моего друга Г. Бенедикта - сопровождала меня в прошлую экспедицию и на этот раз была для нас одним из основных источников развлечения. У меня было не менее двухсот пластинок, и чаще всего над просторами Ледовитого океана разносились мелодии . Марши и песни также пользовались большим успехом, особенно вальс , а иной раз, когда настроение людей падало, мы ставили синкопированные танцевальные ритмы, которые все особенно любили.
Была у меня в каюте и довольно полная библиотека арктической литературы - исключительно полная по сравнению со всеми прошлыми экспедициями. Мы надеялись, что книги эти вместе с богатым подбором романов и журналов помогут нам скоротать долгую полярную ночь, и они не обманули наших надежд. Обычай засиживаться допоздна за книгой приобретает новый смысл, когда ночь длится несколько месяцев.
На следующий день наш плотник принялся за ремонт поврежденного вельбота, используя лес, который мы специально захватили с собой для таких целей. Море было неспокойно, шкафут почти весь день захлестывало волнами. Мои товарищи постепенно обживали свои каюты, и если кто-нибудь чувствовал тоску по дому, то держал ее про себя.
Наши жилые помещения находились в задней рубке, которая тянется во всю ширину от грот-мачты до бизань-мачты. В центре располагается машинное отделение с верхним светом и вытяжной трубой, а по бокам от него каюты и кают-компании. Моя каюта помещалась в правом кормовом углу; дальше к носу шла каюта Хенсона, затем кают-компания правого борта и в правом носовом углу каюта доктора Гудсела. В кормовой части слева находилась каюта капитана Бартлетта, которую он занимал вместе с Марвином, за ней в сторону носа шли каюта главного механика и его помощника, каюта заведующего хозяйством Перси и каюта Макмиллана и Борупа; затем шла кают-компания для младшего состава; за ней, в левом носовом углу рубки, была каюта помощника капитана и боцмана. В кают-компании правого борта кроме меня столовались Бартлетт, доктор Гудсел, Марвин, Макмиллан, Боруп.
Не буду подробно останавливаться на первом этапе нашего плавания от Сидни до мыса Йорк на побережье Гренландии по той причине, что в это время года такое плавание - всего-навсего приятная летняя прогулка по морю, которую может совершить без особого риска и приключений любая крупная яхта; тем более что есть более интересные и необычные вещи, о которых следует упомянуть. Когда мы проходили пролив Белл-Айл, это , где судну всегда грозит опасность натолкнуться в тумане на айсберг или быть прижатым к берегу сильным и коварным течением, я всю ночь оставался на ногах, как сделал бы всякий, кому дорого судно. Но все обошлось благополучно, и я невольно сравнил это легкое летнее плавание с нашим возвращением домой в ноябре 1906 года, когда то поднимал над волнами свой нос или корму, то, кренясь, зарывался поручнями в воду. Мы тогда в схватке с морем потеряли два руля, а пробираясь в густом тумане вдоль Лабрадорского побережья, - был как раз сезон айсбергов - заметили огонь маяка на мысе Амур, лишь когда оказались от берега на расстоянии броска камнем; до этого ориентирами нам служил лишь вой сирен на мысе Амур и мысе Болд да свистки больших пароходов, которые стояли у входа в пролив, не решаясь пройти его.

Глава 4

К МЫСУ ЙОРК
В воскресенье 19 июля у маяка на мысе Амур мы выслали на берег шлюпку с пакетом телеграмм - последними вестями домой. Я подумал тогда: о чем будет мое первое сообщение в будущем году?
У мыса Сент-Чарльз мы бросили якорь напротив китобойной станции. Накануне здесь поймали двух китов, и я купил одного на корм собакам. Мясо мы уложили на шканцах. На побережье Лабрадора есть несколько таких . Они высылают в море быстроходное стальное судно с гарпунной пушкой на носу. Завидев кита, его преследуют и, подобравшись к чудовищу на достаточно близкое расстояние, выстреливают в него гарпун с бомбой. Взрыв убивает кита. Затем животное привязывают к борту судна, буксируют к станции, вытаскивают на деревянный помост и разделывают, причем для каждой части огромной туши находится коммерческое применение [20].
Следующая остановка была в Хок-Харбор, где нас ожидало вспомогательное судно с 25 тоннами китового мяса на борту. Через час или два после в гавань вошла прекрасная белая яхта , принадлежащая мистеру Харкнессу, члену нью-йоркского яхт-клуба. В течение зимы она дважды становилась по соседству с у причала в конце Восточной 24-й улицы Нью-Йорка, загружаясь углем между плаваниями, и теперь по странному стечению обстоятельств оба судна вновь стояли бок о бок в этой отдаленной маленькой гавани на Лабрадорском побережье. Более непохожие корабли трудно себе представить: яхта - белоснежная, сверкающая на солнце латунной отделкой, быстроходная, легкая, как стрела, и наш корабль - темный, медлительный, тяжелый, крепкий, как скала; каждое судно имело свое назначение и соответствовало ему.
Мистер Харкнесс с группой друзей, включая нескольких представительниц прекрасного пола, поднялись на борт ; их изящные платья еще более подчеркнули черноту, силу и далеко не безукоризненную чистоту нашего корабля.
Затем мы остановились у острова Турнавик напротив рыболовной станции, хозяином которой был отец Бартлетта, и взяли на борт партию лабрадорских меховых сапог, предназначенных для Севера. Перед тем как подойти к острову, мы столкнулись с жесточайшей грозой [21]. Это была самая северная гроза, которую я когда-либо наблюдал. Помнится, однако, что по пути на Север в 1905 году мы также попали в очень сильные грозы с не менее интенсивными электрическими явлениями, чем виденные мною в Мексиканском заливе, во время плаваний в южных морях; правда, с грозами 1905 года мы столкнулись в районе пролива Кабота - гораздо южнее, чем теперь, в 1908 году.
Наше плавание до мыса Йорк протекало спокойно и было лишено даже мелких тревог аналогичного плавания три года назад; тогда неподалеку от мыса Сент-Джордж на верхней палубе около вытяжной трубы вспыхнул пожар, переполошивший команду. Сходным образом и туманы не досаждали нам на ранней стадии путешествия так, как в 1905 году. В сущности говоря, все благоприятствовало нам с самого начала, благоприятствовало до такой степени, что, должно быть, матросы посуевернее думали про себя, что это везение ненадолго, а один из членов экспедиции постоянно постукивал по дереву - так, на всякий случай, объяснял он. Конечно, было бы смешно утверждать, что такая хоть как-то повлияла на исход экспедиции; человек просто облегчал себе душу.
По мере удаления на север ночи становились все короче и светлее, а когда мы пересекли полярный круг - это произошло вскоре после полуночи 26 июля, - солнце светило нам круглые сутки. Я пересекал полярный круг около двадцати раз, с юга на север и обратно, и для меня в этом не было ничего нового; однако на наших арктических - доктора Гудсела, Макмиллана и Борупа - вступление в область полярного дня произвело немалое впечатление. У них было такое же ощущение, как у человека, впервые пересекающего экватор, - они увидели в этом событие.
Уходя все дальше на север, приближался к одной из самых интересных областей Арктики - маленькому оазису среди льдов и снегов, расположенному на западном побережье Северной Гренландии, на полпути между бассейном Кейна на севере и заливом Мелвилл на юге. Здесь в разительном контрасте с окружающей местностью богато представлен растительный и животный мир, и на протяжении последних ста лет здешняя полоса побережья служила местом зимовки для пяти или шести арктических экспедиций. Здесь же обитает небольшое племя эскимосов.
Это маленькое убежище находится от Нью-Йорка в 3000 миль морского пути и в 2000 миль по прямой. Оно расположено в 600 милях к северу от полярного круга, примерно на полпути между полярным кругом и полюсом. Сто десять суток длится там полярная ночь, и глаз не видит иного света, чем свет луны и звезд, зато летом солнце светит непрерывно в течение стольких же суток. Благодаря достаточно обширным пастбищам эта маленькая страна - излюбленное обиталище северных оленей. Но нас этот единственный в своем роде уголок на земном шаре интересовал лишь в одном отношении: здесь мы предполагали взять на борт уроженцев холодного пояса, которые должны были помочь нам дальше на севере.
Однако, прежде чем достичь этого удивительного оазиса, расположенного всего в нескольких сотнях миль за полярным кругом, мы подошли к самому знаменательному пункту нашего пути, поскольку он показывал нам воочию мрачную сторону стоявшей перед нами задачи. Ни один цивилизованный человек не умирает в этой жестокой Нордландии без того, чтобы его могила не была исполнена глубокого смысла для тех, кто идет по его следам; и, по мере того как мы плыли вперед и вперед, безгласные напоминания об останках героев не переставая рассказывали нам свою молчаливую, но потрясающую повесть.
У южной границы залива Мелвилл, на острове Дак, находится небольшое кладбище шотландских китобоев, которые первыми прошли к заливу Мелвилл и умерли здесь, не дождавшись вскрытия льдов. Эти могилы появились здесь в начале XIX века. Отсюда столбовая дорога Арктики обозначена могилами тех, кто пал в жестокой схватке с холодом и голодом. Одного взгляда на эти грубые груды камней достаточно, чтобы понять, какой ценой дается завоевание Арктики. Люди, которые лежат под ними, были не менее отважны, не менее умны, чем участники моей экспедиции; им просто не так повезло.
Остановим на мгновение взгляд на этой дороге и рассмотрим памятники на ней.
В заливе Норт-Стар находится несколько могил участников английской экспедиции на корабле , зимовавшем здесь в 1850 году. На островах Кэри - безымянная могила одного из участников злополучной экспедиции Кальстениуса. Дальше к северу, в Эта, находится могила Зоннтага, астронома экспедиции Хейса [22], а еще севернее - могила Ольсена из отряда Кейна [23]. На противоположной стороне в необозначенных местах лежат останки шестнадцати человек злополучной экспедиции Грили [24]. Еще дальше к северу, на побережье Гренландии, находится могила Холла [25], начальника американской экспедиции на . На западе, на Земле Гранта, похоронены матросы английской арктической экспедиции 1876 года, а прямо на берегу центрального Полярного моря [Северного Ледовитого океана], у мыса Шеридан, находится могила датчанина Петерсена, переводчика той же экспедиции [26]. Могилы эти - немые памятники человеческим усилиям выиграть великий приз - дают лишь частичное представление о том, сколько отважных людей, которым не так везло, пожертвовали жизнью - самым дорогим, что только есть у человека, в борьбе за покорение Арктики.
Когда я впервые увидел могилы китобоев на острове Дак, солнце ярко освещало надгробные доски, и я присел перед ними, полный трезвого понимания их сокровенного смысла. Когда я впервые увидел могилу Зоннтага в Эта, я тщательно прибрал камни вокруг, отдавая долг чести мужественному человеку. А на мысе Сабин, где погиб отряд Грили, я был первым человеком, ступившим в развалины каменной хижины после того, как много лет назад из нее увезли семерых оставшихся в живых участников экспедиции, - да, я первым ступил в эти развалины в августе, в слепящий снежный буран, и увидел напоминания о себе, оставленные этими несчастными.
И вот теперь, в 1908 году, проплывая мимо острова Дак на пути к мысу Йорк, я вспоминал о находящихся там могилах, и мне и в голову не приходило, что одному из участников нашей экспедиции, всеми нами любимому профессору Россу Марвину, который ел за одним столом со мной и исполнял обязанности моего секретаря, суждено прибавить свое имя к длинному списку жертв Арктики и что его могила в бездонной темной пучине станет самой северной могилой на земле.
1 августа мы достигли мыса Йорк. Крутой, почти отвесный, он заканчивался полосой арктического побережья, населенного эскимосами - самыми северными представителями человечества на земле. Мне не раз доводилось видеть его снежную вершину, возвышающуюся вдали на горизонте в заливе Мелвилл, когда мои корабли проплывали на Север. У основания мыса ютится самое южное из всех эскимосских поселений, и он из года в год служил мне местом встреч с обитающим здесь племенем.
Прибыв на мыс Йорк, мы оказались в преддверии собственно работы в Арктике. У меня на борту было все необходимое снаряжение и материалы, какие мне могла предоставить цивилизация. А здесь я должен был забрать орудия и людей, которых сама Арктика породила для собственного покорения. Мыс Йорк, или залив Мелвилл, - это демаркационная линия между цивилизованным миром, с одной стороны, и арктическим миром - с другой, арктическим миром со всем его вооружением: эскимосами, собаками, моржами, тюленями, меховой одеждой и опытом аборигенов.
Позади лежал цивилизованный мир, теперь для нас абсолютно бесполезный, не могущий дать нам ничего больше. Впереди простиралась неисследованная пустыня, через которую я должен был буквально пробивать путь к цели. Уже само плавание от мыса Йорк до места зимовки на северном побережье Земли Гранта - не ; в сущности говоря, на последних этапах это вовсе не плавание, а сплошные нажимы, наскоки, увертки и таранные удары в схватке со льдом, причем каждую минуту можно ожидать от противника сокрушительного ответного удара. Все это очень напоминает работу искусного боксера-тяжеловеса или работу древнеримского кулачного бойца.
За заливом Мелвилл цивилизованный мир, каким мы его знаем, остается позади. Покидая мыс Йорк, мы меняем разнообразные занятия на два, которым находится место в этих бескрайних пустынях: добывание пищи для человека и собаки и преодоление многомильных расстояний.
Позади лежало все то, что я мог назвать своим, все, что дорого сердцу человека: семья, дом, друзья и те узы, которые связывали меня с мне подобными. Впереди была моя мечта, цель необоримого импульса, побуждавшего меня в течение двадцати трех лет раз за разом восставать против застывшего Великого Севера.
Суждено ли мне добиться успеха? Суждено ли вернуться? Успешное достижение 90° северной широты вовсе не предполагает благополучного возвращения. Мы поняли это в 1906 году, пересекая на обратном пути . В Арктике шансы всегда против исследователя. Непроницаемые хранители ее тайны, похоже, обладают неисчерпаемым запасом козырей и пускают их в ход против пришельца, который норовит начать игру. Жизнь там - собачья, но работа достойна настоящего человека.
Когда мы 1 августа 1908 года покидали мыс Йорк, я знал, что мне предстоит поистине последняя битва. Все в моей жизни, казалось, вело к этому моменту. И моя долголетняя работа, и все мои предыдущие экспедиции были лишь подготовкой к этому последнему завершающему усилию. Говорят, целенаправленный труд - лучшая молитва о достижении цели. Если это верно, то молитва многие годы была моим уделом. В какую бы полосу разочарований и поражений я ни вступал, я всегда верил, что великая белоснежная загадка Севера в конце концов должна пасть перед напором человеческого опыта и воли. Так и теперь, стоя спиной к миру и лицом к загадке, я верил, что выйду победителем вопреки всем силам тьмы и отчаяния.

Глава 5

РАДУШНЫЙ ПРИЕМ У ЭСКИМОСОВ
Когда мы приближались к мысу Йорк, который отстоит от полюса дальше, чем Тампа, штат Флорида, от Нью-Йорка, я с особым удовольствием наблюдал, как первые из наших друзей эскимосов выплывают нам навстречу в своих крохотных каяках - сделанных из шкур лодках. Хотя на мысе Йорк и находится самое южное поселение эскимосов, это отнюдь не означает, что оно постоянное, так как эскимосы - кочевники. В иной год там обитают две семьи, в другой - десять, а бывает, что и ни одной, ибо эскимосы редко живут дольше двух лет на одном месте.
Мыс Йорк, когда мы к нему подошли, был окружен, словно стражами, огромной флотилией плавучих айсбергов, затруднявших подход к берегу, но еще задолго до того, как поравняться с ними, мы увидели охотников поселения, плывущих нам навстречу. Вид этих людей, легко скользящих по воде в своих хрупких каяках, был для меня самым желанным зрелищем за все время нашего пути от Сидни.
Здесь следует подробнее остановиться на этом интересном маленьком народе, самом северном на нашей планете, без помощи которого, возможно, Северного полюса никогда не удалось бы достигнуть. Не так давно мне случилось написать об эскимосах несколько строк, и мои слова оказались настолько пророческими, что мне кажется уместным привести их вновь. Вот эти строки.
.
И вот теперь я с этой же надеждой смотрел на своих старых друзей, выплывающих нам навстречу в крохотных каяках, и говорил себе, что я опять среди верных сынов Севера, много лет деливших со мной превратности полярных странствий, и из их числа мне опять предстоит отобрать лучших охотников на полосе побережья от мыса Йорк до Эта, чтобы воспользоваться их помощью в моей последней попытке завоевать великий приз.
Начиная с 1891 года мне постоянно приходилось жить и работать с эскимосами. Я завоевал их полное доверие, сделал их своими должниками, даря им различные вещи, и снискал их благодарность тем, что неоднократно спасал жизни их жен и детей, снабжая их продовольствием, когда им угрожала голодная смерть [27]. В течение восемнадцати лет я обучал эскимосов своим методам, иначе говоря, учил развивать и приспосабливать для моих целей их замечательную ледовую технику и выносливость. Я изучил характер каждого из них в отдельности, как исследователь, надеясь с их помощью добиться желаемого результата, и знал совершенно точно, кого из них следует отобрать для быстрого и смелого броска и кто из этих упорных и непреклонных пойдет, если понадобится, в самое пекло ради достижения цели, которую я перед ними поставил.
Я знаю всех мужчин, женщин и детей племени, проживающего между мысом Йорк и Эта. До 1891 года они не заходили на север дальше границ края, в котором жили. Я пришел к этим людям восемнадцать лет назад, и их страна явилась базой для моей первой экспедиции.
Путешественники по далеким землям рассказывают много чепухи о том, что аборигены якобы принимают за богов приходящих к ним белых людей; я лично никогда особенно не доверял таким рассказам. Мой опыт свидетельствует, что средний абориген так же доволен своей участью, как мы своей, что он так же уверен в превосходстве своих знаний и так же приспособляется со своими знаниями к действительности, как и мы с вами. Эскимосы не животные; они такие же люди, как представители индоевропейской расы. Они знают, что я им друг, и неоднократно доказывали, что и они мне друзья.
Сойдя на берег у мыса Йорк, я застал там четыре или пять семей, живших в летних тупиках - палатках из шкур. От них я узнал обо всем, что произошло в этих местах за последние два года: кто умер, у кого народились дети, где теперь живет такая-то и такая-то семья - иными словами, как расселилось племя в данное лето. Таким образом, я узнал, где искать нужных мне людей.
К мысу Йорк мы прибыли около семи часов утра. Я отобрал людей, которых хотел взять с собой, и сказал им, что вечером, когда солнце будет в таком-то месте, судно тронется дальше, и что к этому времени они с семьями и имуществом должны быть на борту. Поскольку охота для эскимосов - единственный вид промысла и все их пожитки, состоящие главным образом из палаток, собак, саней, шкур и посуды, легко переносимы, они без особой затраты времени перебрались на в наших лодках, и мы снова взяли курс на север.
Хотят ли они следовать за мной - в этом не могло быть никакого сомнения. Они последовали за мной с величайшей охотой, так как знали по опыту, что участие в экспедиции спасет их жен и детей от угрозы голода. Знали они и то, что, когда экспедиция закончится и мы доставим их обратно домой, я подарю им оставшиеся запасы продовольствия и снаряжения, и это даст им возможность прожить целый год в абсолютном достатке; что по сравнению с другими членами племени они будут просто мультимиллионерами.
Одна из характерных черт эскимосов - сильнейшее, неуемное любопытство, и вот тому пример. Много лет назад, зимой, когда моя жена сопровождала меня в поездке по Гренландии, одна старая женщина племени прошла 100 миль от своего поселения до нашего зимовья, чтобы увидеть белую женщину.
Возможно, мне посчастливилось использовать эскимосов в целях открытия так, как еще не удавалось никакому другому исследователю. Поэтому, быть может, здесь не лишне будет отступить от основной линии повествования и немного рассказать об этом народе, тем более что, не получив хотя бы малейшего представления о нем, невозможно в полной мере оценить результаты моей экспедиции к Северному полюсу. Работая в Арктике, я взял за правило использовать эскимосов в качестве рядового состава моих санных отрядов. Без портняжного искусства эскимосских женщин у нас не было бы теплой меховой одежды, абсолютно необходимой для защиты от зимней стужи; не имея эскимосских собак, мы были бы лишены тягловой силы для саней, единственно применимой в условиях Арктики.
Члены маленького племени, или рода, населяющего западное побережье Гренландии от мыса Йорк до Эта, во многих отношениях отличаются от эскимосов датской Гренландии и других арктических областей. Племя насчитывает 220-230 человек. Они дикари, но они не дики; у них нет правительства, но это не означает, что у них нет законов; они совершенно необразованны, по нашим понятиям, но обладают замечательными способностями. В их характере много детского, они обладают детской способностью радоваться вещам, но вместе с тем они отличаются постоянством, как наиболее зрелые цивилизованные мужчины и женщины, и лучшие из них могут хранить верность до конца жизни. Не имея ни религии, ни понятия о боге [28], они готовы делиться последним куском съестного с голодным, а забота о старых и больных для них - дело само собой разумеющееся. Они здоровы, у них нет ни пороков, ни спиртных напитков, ни дурных привычек - хотя бы таких, как азартные игры [29]. Словом, это единственный в своем роде народ на земле. Один мой друг не без основания называет их представителями анархической философии на Севере.
Я изучал эскимосов на протяжении 18 лет и не могу представить себе более надежных помощников для работы в условиях Арктики, нежели эти приземистые черногривые дети природы, обладающие бронзовой кожей и проницательным взглядом. Уже сама их ограниченность - наиболее ценное качество для работы в Арктике. Я искренне заинтересован в этом народе, и независимо от того, что он может быть мне полезен, мой замысел с самого начала состоял в том, чтобы оказывать ему такую помощь и руководство, которые помогали бы ему более эффективно противостоять своему суровому окружению, и не учить его ничему такому, что могло бы подорвать его уверенность в себе или породить в нем недовольство своей участью.
Некоторые благожелательно настроенные люди предлагают переселить эскимосов в область с более благоприятными условиями обитания. Предложение это, будь оно осуществлено, привело бы к вымиранию эскимосов через два или три поколения. Они не вынесли бы нашего переменчивого климата, так как чрезвычайно подвержены легочным и бронхиальным заболеваниям, а цивилизованная жизнь только бы ослабила и испортила их, поскольку физические лишения составляют их традиционное расовое наследие [30]. Они не смогли бы приспособиться к сложным условиям нашего существования, не утратив при этом те самые черты детскости, которые являются их основным достоинством. Обратить их в христианство не представляется никакой возможности, и между тем они, по-видимому, и без того обладают такими основными добродетелями, как вера, надежда и милосердие, ибо без них они никак не смогли бы выдержать длящуюся полгода ночь и многочисленные тяготы быта.
Ко мне они преисполнены благодарности и доверия. Чтобы понять, что означают для них мои подарки, представьте себе филантропа-миллионера, появившегося в каком-нибудь американском провинциальном городке и наделившего каждого жителя каменным особняком и неограниченным счетом в банке.
В результате моих экспедиций в этот район эскимосы поднялись от уровня жалкого прозябания, для которого показательно отсутствие каких бы то ни было приспособлений и принадлежностей цивилизованной жизни, до состояния относительного процветания; я снабдил их наилучшим материалом для изготовления оружия - гарпунов и копий, наилучшим деревом для изготовления саней, лучшими ножевыми изделиями - ножами, топорами и пилами, а также кухонной утварью [31]. Если прежде они охотились с самым примитивным оружием, то теперь у них есть магазинные винтовки, заряжаемые с казенной части дробовики и множество охотничьих припасов. Когда я впервые свел с ними знакомство, у них не было ни одного ружья. Поскольку эскимосы не знают овощей и питаются исключительно мясом, кровью и жиром морских животных, наличие ружей с патронами повысило продуктивность каждого охотника и отвело постоянную угрозу голода не только от отдельных семей, но и от всего поселения.
Согласно гипотезе, выдвинутой Клементсом Маркхемом, бывшим председателем Лондонского королевского географического общества, эскимосы являются остатками древнего сибирского племени - онкилонов; в средние века уцелевшие представители этого племени были оттеснены на берега Северного Ледовитого океана безжалостными волнами татарского нашествия и добрались до Новосибирских островов, а оттуда по еще не открытым землям - до Земли Гриннелла и Гренландии [32]. Я считаю эту гипотезу верной, и вот почему.
Некоторые из эскимосов явно выраженного монголоидного [33] типа и обнаруживают черты, свойственные людям Востока, а именно: способность к подражанию, изобретательность, терпение при механическом счете. Имеется большое сходство между каменными домами эскимосов и развалинами домов, находимых в Сибири. Эскимосскую девочку, которую моя жена привезла в Соединенные Штаты в 1894 году, китайцы принимали за представительницу своей расы. Предполагают также, что существующий у эскимосов обычай заклинать души умерших является пережитком обряда их азиатских предков.
Эскимосы, как правило, низкорослы, подобно китайцам или японцам, хотя я знаю нескольких эскимосов-мужчин около пяти футов десяти дюймов ростом [около 1,78 м]. Женщины низкорослы и полны. Все эскимосы обладают мощно развитым торсом, однако ноги у них сравнительно тонкие. Мускулистость у мужчин поразительная, хотя жировой слой обычно скрывает дифференциацию мышц.
Эскимосы не имеют письменности, язык у них агглютинативный [34], со сложной системой префиксов и суффиксов, значительно растягивающих слово по сравнению с исходным корнем. Усваивается он довольно легко, и в течение моего первого лета в Гренландии я сносно им овладел [35]. В дополнение к разговорному у них есть еще эзотерический язык, известный лишь взрослым представителям племени. Не могу сказать, чем он отличается от разговорного, поскольку я не делал попыток изучить его, и сомневаюсь, чтобы хоть один белый полностью владел им, так как его тайны тщательно оберегаются его носителями.
Эскимосы, живущие в данном районе Арктики, как правило, не стараются овладеть английским, ибо со свойственной им понятливостью подметили, что мы легче овладеваем их языком, чем они нашим. Впрочем, время от времени тот или иной эскимос на удивление всей команды отчетливо произносит какую-нибудь английскую фразу; они обладают удивительной способностью перенимать от моряков ругательства или жаргонные выражения.
В общем и целом эскимосы очень похожи на детей, и с ними следует обращаться соответственно. Они легко приходят в приподнятое настроение и так же легко падают духом. Они очень любят разыгрывать друг друга или матросов, они обычно добродушны, а если и дуются, на это не стоит обращать внимания. Лучшее средство в таких случаях - их, как это называется на детском языке. Жизнерадостность словно нарочно дана им предусмотрительной природой, чтобы провести их через долгую полярную ночь, ибо будь они угрюмого нрава, как североамериканские индейцы, они давно бы легли и умерли всем племенем от отчаяния, настолько суров их удел.
Имея дело с эскимосами, необходимо изучить их психологию и учитывать особенности их характера. Они необычайно отзывчивы на доброту, но подобно детям стремятся сесть на шею человеку слабому и нерешительному. Мягкость пополам с твердостью - единственно верная линия поведения. В своем общении с эскимосами я взял за правило всегда высказываться без обиняков и добиваться точного выполнения моих приказаний. Например, если я говорю эскимосу, что он получит такое-то вознаграждение, если сделает то-то и то-то как надо, он всегда получает обещанное, если повинуется. С другой стороны, если я не одобряю его поведения и предупреждаю, что оно приведет к таким-то нежелательным последствиям, эти нежелательные последствия непременно имеют место.
Я стремился заинтересовать их в работе, которую они для меня выполняли. Так, например, самый способный из них в долгом санном переходе получал больше остальных. Я всегда вел учет дичи, добываемой каждым эскимосом, и лучший охотник получал особое вознаграждение. Таким образом я поддерживал у них заинтересованность в работе. Эскимос, убивший мускусного быка или оленя с самыми красивыми рогами, получал особую награду. Я был с ними тверд, но вместе с тем старался направлять их любовью и благодарностью, а не страхом и угрозами. Эскимос подобно индейцу никогда не забывает о невыполненном обещании и о выполненном тоже.
Я бы не хотел создать впечатление, будто любой, кто придет к эскимосам с подарками, может рассчитывать на те же услуги, какие они оказывали мне; не следует забывать, что они были знакомы со мной на протяжении почти двадцати лет. Я спасал от голода целые их поселения, и родители учили своих детей, что, когда они вырастут и станут хорошими охотниками или швеями, вознаградит их когда-нибудь в не слишком отдаленном будущем.
Первым эскимосом, который отправился со мной на Север в 1891 году, был старый Иква, отец девушки, ради обладания которой пылкий молодой Укеа прошел со мной до самого полюса. Этот юный рыцарь Севера - живое свидетельство того, что порой эскимосы проявляют такую же страстность в своих сердечных делах, как и мы с вами. Хотя, как правило, в своих привязанностях они скорее напоминают детей: они верны спутнику жизни в силу своего рода домашней привычки, но легко утешаются в утрате, если он умирает или погибает.

Глава 6

ОАЗИС В АРКТИКЕ
В маленьком арктическом оазисе на хмуром западном побережье Северной Гренландии, между заливом Мелвилл и бассейном Кейна, живет вразброс немногочисленная кучка эскимосов. Район этот удален к северу от Нью-Йорка на 3 тысячи миль морем и находится на полпути между Северным полярным кругом и полюсом. Летом в течение 110 дней солнце здесь ходит вполнеба и никогда не садится; зимой в течение 110 дней никогда не встает, и ни единый луч света, кроме ледяного мерцания звезд и мертвой луны, не озаряет замерзший ландшафт.
Свирепо-величественны эти берега, вырубленные в вечной борьбе с бурями и ледниками, айсбергами и ледяными полями. Но летом за их хмурой внешностью прячется множество устланных травянистым ковром, усыпанных цветами, залитых солнцем уголков. Тысячи маленьких гагарок устраивают здесь свои гнезда. Меж высоких утесов ледники время от времени спускают на море целые флотилии айсбергов; перед утесами плещутся синие воды, испещренные массой сверкающих льдин всевозможных форм и размеров; позади простирается ледниковый купол Гренландии, молчаливый, вечный, безмерный, обиталище - так говорят эскимосы - злых духов и душ умерших.
Летом в некоторых местах побережья вырастает трава, густая и высокая, как на фермах Новой Англии, цветут маки, одуванчики, лютики, камнеломки, однако все цветы, насколько мне известно, лишены аромата. Здесь есть мухи, комары и пауки, а шмелей мне случалось видеть даже севернее Китового пролива. Из животных тут можно встретить северного оленя (гренландского карибу), белого и голубого песца, полярного зайца, белого медведя и - раз в тридцать лет - заблудившегося волка.
Однако в долгую бессолнечную зиму все здесь - утесы, море, ледники - застилается снежным саваном, призрачно сирым в тусклом свете звезд. А если звезд не видно - все черно, пустынно и безмолвно. Когда дует ветер, человека, отважившегося выйти из укрытия, словно толкают руки невидимого врага, и кажется, будто впереди и позади затаилась какая-то смутная, безымянная опасность. Неудивительно, что у эскимосов существует поверье, будто злые духи приходят по ветру.
Зимой эти терпеливые и жизнерадостные дети Севера живут в иглу - хижинах, построенных из камней и земли. Во время своих странствий, которые обычно приходятся на полнолуние, они возводят иглу из снега - три сильных мужчины управляются с этим делом менее чем за два часа. В конце каждого дневного перехода на пути к полюсу мы также строили себе иглу. Летом эскимосы живут в тупиках - палатках из шкур. Каменные жилища предназначаются для постоянного использования, и хороший дом может простоять до ста лет, нуждаясь лишь в небольшой починке крыши летом. Иглу встречаются группами или поселениями вдоль всего побережья от мыса Йорк до Аноратока. Поскольку эскимосы - народ кочевой, постоянные жилища принадлежат всему племени, а не отдельным лицам - черта своеобразного примитивного арктического социализма. Бывает, что в какой-то год все дома поселка заселены, а на другой год не заселен ни один или только два-три.
Каменный дом имеет примерно 6 футов в высоту, 8-10 футов в ширину, 10-12 футов в длину и может быть построен за месяц. В земле делается выемка, служащая полом. Затем возводятся прочные стены из камней, промежутки между которыми проконопачиваются мхом. Сверху укладываются длинные плоские камни - это крыша, она засыпается землей, а к стенам со всех сторон нагребается снег. Крыша куполообразная, консольного, а не арочного типа. Длинные плоские камни, ее образующие, нагружаются и уравновешиваются с наружных концов, и за все годы моей работы в Арктике я ни разу не слышал, чтобы крыша иглу обваливалась. Так что жалоб в никогда не поступает. Дом не имеет дверей, вместо них в полу выкапывается яма, служащая входом в туннель иногда десяти, иногда пятнадцати, а то и двадцати пяти футов длиной, через который обитатели заползают в жилище. В передней стене всегда есть маленькое оконце, разумеется не остекленное, а лишь затянутое тонкой пленкой из искусно сшитых кишок тюленя. Путник, странствующий зимой по ледяной пустыне, порой издали видит желтый огонек в окне иглу.
У стены против входа находится возвышение для сна высотой примерно в полтора фута от пола. Обычно это возвышение не насыпное и представляет собой естественный уровень земли, а все пространство пола выкапывается перед ним. Впрочем, в некоторых домах возвышение для сна делается из длинных плоских камней, уложенных на каменные подпоры. Готовясь переселиться осенью в каменные жилища, эскимосы устилают возвышение для сна сперва травой, которую подвозят на санях, затем тюленьими шкурами, а поверх них в качестве матрацев кладут шкуры оленей или мускусных быков. Оленьи шкуры служат и одеялами - пижамы у эскимосов не в моде. Ложась спать, они скидывают с себя всю одежду и забираются под оленьи шкуры.
Перед возвышением для сна стоит светильник, горящий круглые сутки независимо от того, спят обитатели жилища или нет. Человек, наделенный воображением, быть может, назовет этот светильник вечно горящим священным огнем на каменном алтаре эскимосского дома. Светильник служит также для обогревания жилища и варки пищи; благодаря ему в иглу так тепло, что обитатели ходят по дому почти нагишом. Спят они головами к огню, так, чтобы женщина могла в любой момент подправить его.
На противоположной постели стороне обычно хранится пища. Если в иглу живут две семьи, на этой стороне может находиться второй светильник; в таком случае продовольствие складывается под . Температура в этих жилищах поддерживается между 80° и 90° по Фаренгейту на возвышении для сна и под потолком, и несколько ниже точки замерзания воды - у пола [36]. В середине крыши имеется маленькое вентиляционное отверстие; тем не менее зимой в доме счастливого эскимосского семейства стоит такой дух, что хоть топор вешай.
Во время моих зимних странствий мне частенько приходилось ночевать в этих гостеприимных иглу. В таких случаях я проявлял максимум выдержки, как подобает человеку, вынужденному заночевать в захудалой железнодорожной гостинице или в трущобной ночлежке, и старался как можно скорее забыть о пережитом. Арктическому исследователю не приходится привередничать. Ночь, проведенная в иглу, когда хозяева дома, - тяжкое испытание для всех чувств цивилизованного человека, в особенности для его обоняния; однако после долгого санного перехода в ужасающий холод и ветер путнику, изголодавшемуся и сбившему себе ноги, тусклый свет, мерцающий в прозрачном окошке иглу, поистине кажется огнем домашнего очага, сулящим тепло и уют, ужин и благословенный сон.
Нечего таить греха, мои друзья эскимосы очень нечистоплотный народ. Со мной на корабле они делают героические усилия и изредка умываются; но у себя дома они практически не умываются никогда и всю воду зимой получают только из растопленного снега. Лишь изредка, когда грязь очень уж начинает их стеснять, они удаляют верхний слой с помощью жира. Мне никогда не забыть, как они удивились, когда им впервые объяснили назначение зубной щетки.
С наступлением лета жилища, сложенные из камня и земли, превращаются в темные сырые логова, и тогда крышу разбирают, чтобы просушить и проветрить внутренность дома, а семья перебирается в тупики, в которых и живет примерно с начала июня до середины сентября. Палатка делается из десяти - двенадцати сшитых вместе тюленьих шкур, растянутых на шестах мехом вовнутрь. Палатка высока спереди и полого опускается сзади, чтобы создавать наименьшее сопротивление ветру; ее края придавливаются камнями. Пол такой палатки имеет 6-8 футов в ширину и 8-10 футов в длину, в зависимости от количества членов семьи.
За последние годы наши эскимосы внесли некоторые усовершенствования в постройку жилищ. Так, многие палатки имеют теперь удлиненные входы, затянутые прозрачными дублеными тюленьими шкурами, не пропускающими дождя, но пропускающими свет. Благодаря этому летние жилища стали просторнее и удобнее. Кроме того, у зажиточных эскимосов вошло в обычай использовать старую прошлогоднюю палатку для увеличения срока службы новой. Во время сильных ветров и дождей старую палатку натягивают поверх новой, таким образом получается двойная защита от непогоды.
Возвышение для сна теперь обычно делается из привозимых мною досок, которые устанавливаются на камнях; пища в хорошую погоду готовится на открытом воздухе. Для обогрева жилищ, приготовления пищи и освещения эскимосы пользуются исключительно жиром. Эскимосские женщины так искусно заправляют светильники, что они совершенно не коптят, если только в палатке или иглу нет сквозняка. Нарезанный на мелкие куски жир кладут на мох и поджигают; жир на горящем мху вытапливается и дает на удивление большой жар. До того как я стал снабжать эскимосов спичками, они получали огонь примитивным способом - с помощью кремня и огнива, которое добывали из пиритовой жилы. Когда я впервые пришел в эти места, все светильники и прямоугольные горшки эскимосов делались из мыльного камня, две или три жилы которого есть в здешних краях. Умение применить к делу пирит и мыльный камень говорит об уме и изобретательности эскимосов.
Как правило, при теплой погоде эскимосы ходят в палатке почти без одежды, так как средняя температура лета здесь около 50° по Фаренгейту [+10°С], а на солнцепеке может достигать 85° и даже 95° [+29°С; +35°С].
Неискоренимой чертой быта эскимосов является пробный брак. Если молодые чем-либо не устраивают друг друга, они расходятся, и каждый вступает в новый брак, причем так бывает по нескольку раз. Зато когда подходящий друг жизни наконец найден, брак становится устойчивым. Если у женщины два претендента, они решают вопрос испытанием силы, и тот, кто сильнее, получает свое. Такие поединки не имеют ничего общего с дракой - спорящие миролюбиво настроены друг к другу; они просто борются, а иногда колотят друг друга по руке - кто дольше вытерпит.
Бесспорное признание принципа, что в таких делах сила - это право, выражается иногда в том, что один эскимос заявляет другому - мужу приглянувшейся женщины: . В таком случае второй должен либо доказать свое превосходство в силе, либо отдать жену. Если мужу надоела жена, он просто говорит, что ей нет больше места в его иглу, и тогда она может вернуться к своим родителям, если они живы, может уйти жить к брату или сестре или дать знать другому члену племени, что она свободна и готова начать новую жизнь. При этих примитивных разводах муж, если он того хочет, может оставить детей у себя; в противном случае женщина забирает их с собой.
Эскимосская семья немногочисленна, в ней обычно не более двух-трех детей. Женщина никогда не принимает фамилию мужа. Так, например, Акатингва всегда останется Акатингвой, сколько бы мужей у нее ни было. Дети не называют родителей отец или мать, а только по имени, хотя иногда малыши пользуются уменьшительным словом, соответствующим нашему .
Женщина у эскимосов, за редким исключением, такая же собственность мужчины, как его собака или сани [37]. Идеи женского равноправия еще не получили хождения в здешних краях. Впрочем, помнится случай, когда одна эскимоска разошлась во мнениях с мужем и доказала свое право на самостоятельность, поставив ему фонарь под глазом. Боюсь, однако, что более консервативные члены племени приписали столь неподобающее женщине поведение развращающему влиянию представителей цивилизованного мира.
Тик как мужчин среди эскимосов больше, чем женщин, девушки выходят замуж очень рано, часто в двенадцать лет. Во многих случаях, когда дети еще совсем маленькие, родители сговариваются о браке. Впрочем, это ни к чему не обязывает мальчика и девочку, и, став взрослыми, они решают сами за себя. Фактически они могут переменить решение не один раз, и это нисколько не умаляет их достоинства. В свою последнюю экспедицию, как и в предыдущие, я обнаружил, что за время моего отсутствия многие мои северные друзья переменили спутника жизни.
Было бы совершенно бесполезно пытаться привить наши брачные обычаи этим наивным детям Севера. А если какой-либо исследователь Арктики сочтет своим долгом сказать молодому эскимосу, что нехорошо обмениваться женами со своим другом, то этому исследователю нелишне заранее подготовить свои аргументы, ибо порицаемый скорее всего широко раскроет глаза и спросит:
Эти жители ледяной страны сообразительны и необычайно любопытны. Если, скажем, они увидят сверток с различными неизвестными им предметами, они успокоятся только тогда, когда рассмотрят каждую вещь, потрогают и пощупают ее, а то и попробуют на вкус. При этом они будут болтать не переставая, словно стая сорок. Эскимосы обладают также ярко выраженной, поистине восточной способностью к подражанию. Из моржовой кости, в некоторых отношениях заменяющей им сталь, причем прекрасно заменяющей, они делают отличные копии различных предметов и наряду с этим очень быстро осваивают всякие орудия цивилизации, попадающие им в руки. Нетрудно понять, какое это ценное и полезное качество для исследователя Арктики. Если бы арктический исследователь не мог рассчитывать на то, что эскимос сумеет выполнять работу белого человека орудиями белого человека, объем предстоящей ему работы неизмеримо возрос бы, а состав экспедиции разросся бы до таких размеров, что ею было бы крайне трудно руководить.
Мои собственные наблюдения над этим интересным народом не позволяют мне верить россказням о варварском коварстве и жестокости эскимосов. Напротив, если принять в соображение их нецивилизованность, они вполне могут быть названы гуманным народом. Больше того, эскимосы всегда быстро осознавали цели, к которым я стремился, и отдавали все свои силы для их достижения.
Их гуманность, как я уже говорил, принимает формы, которым мог бы порадоваться любой социалист. На свой грубый лад они почти все без исключения щедры и гостеприимны. Они, как правило, делят пополам и счастье, и несчастье. Племя распределяет между своими членами добычу удачливых охотников, и, так как существование эскимосов всецело зависит от охоты, этим в большой степени объясняется самосохранение племени.

Глава 7

УДИВИТЕЛЬНЫЕ ОБЫЧАИ УДИВИТЕЛЬНОГО НАРОДА
Как ни тяжела жизнь эскимоса, конец ее обычно не менее тяжел. Всю свою жизнь эскимос ведет беспрерывную борьбу с суровой стихией и умирает чаще всего насильственной смертью. Эскимос не страшится старости, ибо редко доживает до нее. Как правило, он умирает за работой - тонет при опрокидывании каяка или перевертывании айсберга, либо бывает заживо погребен под снежной лавиной или оползнем. Эскимос редко проживает более шестидесяти лет.
Строго говоря, у эскимосов нет религии в том смысле, как мы ее понимаем. Но они верят в загробную жизнь и в существование духов, в особенности злых духов. Возможно, отсутствие у эскимосов идеи всемилостивого бога и обостренная вера в злые силы - результат ужасных лишений, выпадающих им в удел. Не имея особых оснований быть благодарными какому-либо доброму создателю, они и не сотворили себе представления о нем, тогда как неотступная угроза тьмы, жестокой стужи, свирепых ветров и голода побуждают их заселять мир незримыми врагами. Милостивые духи - это души умерших предков (еще одна черта, обусловленная восточным влиянием), в то время как враждебных духов у них целый сонм, возглавляемый Торнарсуком - великим чертом.
Эскимосы постоянно стараются умилостивить Торнарсука заклинаниями, а убив дичь, приносят ему жертву. Предполагается, что черт чрезвычайно ценит эти лакомые куски. Вместе с тем, покидая снежный иглу, эскимос не преминет разрушить переднюю стенку, чтобы злые духи не могли найти здесь приюта, а прежде чем выбросить изношенную одежду, рвет ее, чтобы черт не мог ею воспользоваться. Утепленный дьявол, по-видимому, более опасен, чем продрогший от холода. Неожиданный, ничем не объяснимый лай и вой собак указывает на незримое присутствие Торнарсука, и в таком случае мужчины выбегают наружу и хлопают бичами или стреляют из ружей, чтобы прогнать врага. Так что, проснувшись во время зимовки на от ружейной пальбы, я не пугался, зная, что это не мятеж на борту, а просто Торнарсук прокатился верхом на ветре!
Когда корабль испытывает натиск льдов, эскимос призывает дух своего отца отвести беду, когда ветер задувает особенно яростно, эскимос вновь взывает к своим умершим предкам. Проезжая на санях мимо утеса, эскимос порой останавливается, прислушивается и спрашивает: В таких случаях я прошу эскимоса повторить мне слова Торнарсука, сидящего на верху утеса, и мне в голову не приходит посмеяться над моими верными друзьями; послания Торнарсука я принимаю с почтительной серьезностью.
У эскимосов нет ни вождей, ни людей, наделенных властью; но у них есть знахари, которые пользуются некоторым влиянием. Ангакока обычно не любят - ведь он предсказывает так много неприятного. Его дело распевать заклинания и входить в транс, поскольку лекарств у него нет. Если человек заболел, знахарь может предписать ему воздержание от такой-то пищи на столько-то полнолуний, например не есть мяса тюленя или оленины, а есть только моржатину. Монотонные заклинания заменяют наши лекарства. Представление уверенного в себе ангакока, если присутствуешь при нем впервые, производит весьма сильное впечатление. Его пение или, скорее, завывание сопровождается конвульсивными дерганьями и звуками примитивного бубна, который сделан из горловой перепонки моржа, натянутой на изогнутую кость. Ударами другой кости о край бубна задается ритм. Иной музыки эскимосы не знают. Считается, что и некоторые женщины обладают способностями ангакока - сложным даром прорицателя судьбы, врачевателя душевных недугов и псалмопевца.
Однажды, много лет назад, моим смуглым друзьям стало невтерпеж от одного ангакока по имени Киоападо - уж слишком много смертей он предсказал, - и они заманили его на охоту, с которой он больше не вернулся. Впрочем, такие казни ради спокойствия общества случаются редко.
Не лишен интереса погребальный ритуал эскимосов. Когда эскимос умирает, его хоронят немедленно. Тело как можно быстрее одевают, заворачивают в шкуры, на которых спал умерший, и добавляют еще кое-какую одежду, чтобы душа не мерзла. Затем тело перевязывают крепкой веревкой и тащат головой вперед из палатки или иглу до ближайшего места, где найдется достаточно камней, чтобы прикрыть его. Эскимосы не любят прикасаться к мертвому телу, вот почему они тянут его по снегу или по земле наподобие саней. Дойдя до места погребения, труп обкладывают камнями, чтобы защитить его от собак, песцов и ворон, и на этом похороны заканчиваются.
Согласно представлениям эскимосов, загробный мир вполне материален. Если умерший был охотником, его сани и каяк вместе с его оружием и прочим снаряжением ставятся возле могилы, а его любимые собаки запрягаются в сани и удушаются, чтобы они могли сопровождать хозяина в путешествии в незримое. Когда умирает женщина, возле могилы оставляют ее светильник и маленькую деревянную раму, на которой она сушила обувь и рукавицы всей семьи. Здесь же оставляется немного жира и спичек, если они есть, чтобы покойная могла зажечь светильник и приготовить себе пищу при переходе в потусторонний мир; оставляется также чашка или плошка, чтобы можно было растопить снег и получить воду. В могилу кладут иголку, наперсток и другие принадлежности для шитья.
В прошлом, если у женщины был грудной ребенок, его умерщвляли, чтобы он сопровождал ее в потусторонний мир; разумеется, против этого обычая я ополчился, и за время двух моих последних экспедиций не слышал, чтобы младенцев умерщвляли. Эскимосам - участникам моей экспедиции я попросту запретил делать это и обещал давать родственникам таких детей достаточно сгущенного молока, чтобы выкормить их. Если эскимосы и практиковали этот старый обычай в мое отсутствие, мне они ничего не говорили, зная, что я не одобряю его.
Если эскимос умирает в палатке, шесты ее убираются, и палатка остается лежать на земле, пока не сгниет или не будет унесена ветром. Такой палаткой никогда больше не пользуются. Если эскимос умирает в иглу, обитатели покидают его и долгое время не живут в нем. Родственники умершего соблюдают некоторые запреты по части питания и одежды, и имя покойного никогда не произносится вслух. Если в племени есть люди с тем же именем, им надлежит взять себе другое и носить его до тех пор, пока не родится ребенок, которого можно назвать именем покойного. После этого запрет на имя снимается.
В своих горестях и радостях эскимосы похожи на детей. Они несколько дней оплакивают умершего друга, а затем забывают о нем. Даже мать, безутешная при смерти ребенка, вскоре уже смеется и думает о других вещах.
В стране, где звезды видны постоянно на протяжении многих недель, им уделяется большое внимание, и это не удивительно. Эскимосы, в положенных им пределах, астрономы. Им хорошо известны главные созвездия, видимые в северных широтах, и они по-своему описывают и называют их. В Большой Медведице они усматривают стадо небесных оленей. Плеяды, в представлении эскимосов, - это стая собак, преследующая одинокого белого медведя, а Близнецы - два камня у входа в иглу. В луне и солнце эскимосы подобно некоторым индейским племенам Северной Америки видят убегающую девушку и преследующего ее возлюбленного.
Время представляет для эскимоса весьма малую ценность, когда речь идет лично о нем, однако эскимос, разобравшийся в понятиях и обычаях белых, прекрасно отдает себе отчет в том, как важно быть пунктуальным, и исполняет приказания с удивительной быстротой и проворством.
Эскимосы исключительно сильный и выносливый народ; я убежден, что в этом отношении с ними не может сравниться никакой другой из ныне известных первобытных народов. Правда, эскимосы, как правило, менее рослы, если подходить к ним с нашими мерками, но я знаю среди них людей 5 футов 10 дюймов ростом и весом 185 фунтов [около 84 кг]. Распространенное мнение, будто эскимосы нескладно сложены, не соответствует действительности и служит еще одним примером того, что нельзя судить о человеке по одежде. Костюм эскимосов элегантностью не отличается.
Сделанные из шкур каяки и охотничьи принадлежности эскимосов - высокий образец изобретательности и смышлености. На легкий каркас, состоящий из бесчисленных мелких кусков дерева, искусно соединенных ремнями из тюленьей кожи, натягиваются дубленые тюленьи шкуры, аккуратно сшитые в одно целое женщинами; швы, чтобы сделать их водонепроницаемыми, промазываются тюленьим салом и сажей из светильников. В результате получается не лишенное изящества, обладающее большой плавучестью суденышко, вполне соответствующее той цели, для которой оно предназначено, а именно: дать возможность охотнику бесшумно подкрасться к стадам тюленей, моржей и белух. Суденышко в зависимости от комплекции его создателя и владельца имеет от 20 до 24 дюймов в ширину и от 16 до 18 футов в длину. В нем помещается один человек. Я помог эскимосам несколько усовершенствовать его, снабдив их более подходящим материалом для каркаса, однако его идея и конструкция являются исключительно их достоянием.
Я давно полюбил этот простой, бесхитростный народ и научился ценить многие его замечательные и полезные качества, и этому едва ли приходится удивляться. Не надо забывать, что почти за четверть века знакомства с ним я узнал его лучше, чем любое другое сообщество людей на земле. Нынешнее поколение эскимосов фактически выросло на моих глазах. Каждого члена племени, будь то мужчина, женщина или ребенок, я знаю по имени и в лицо так, как домашний врач в старину знал всех членов семьи, которых он лечил, и, возможно, подобные узы дружбы связывают меня с ними. Интимное знание каждого человека в отдельности сослужило мне бесценную службу в моей работе.
Взять, например, четверку молодых эскимосов, входивших в состав санного отряда, который в конце концов достиг столь желанной 90-й северной параллели. Старшему из них, Ута, около 34 лет. Он прекрасный охотник, богатырски сложен и почти 5 футов 8 дюймов ростом [173 см]. Когда я впервые познакомился с ним, он был еще подростком. Эгингва, второй член группы, здоровый парень весом около 175 фунтов [79 кг]; ему 26 лет. Сиглу - около 24 лет, Укеа - всего 20. Все четверо привыкли смотреть на меня как на покровителя, защитника и руководителя своего народа. Мне были прекрасно известны возможности и индивидуальные черты каждого из них, и именно их я избрал для последнего решающего усилия, зная, что они лучше, чем кто-либо, приспособлены для работы, которую предстояло проделать.
Прежде чем возобновить свой рассказ о том, как мы поплыли дальше, я хочу сказать несколько слов об эскимосских собаках - этих замечательных созданиях, без которых наша экспедиция не могла бы увенчаться успехом. Это крепкие великолепные животные. Есть собаки крупнее, есть собаки красивее, но я не верю в них. Возможно, и собаки других пород могут работать так же хорошо и совершать такие же быстрые и длинные переходы, когда они досыта накормлены, но нет другой такой собаки на свете, которая могла бы работать столь же долго при низких температурах, практически на голодном пайке. Кобель эскимосской собаки весит в среднем от 80 до 100 фунтов [36-45 кг], хотя у меня был один, весивший 125 фунтов [57 кг]. Суки несколько меньше. Особенностями их экстерьера являются заостренная морда, широко поставленные глаза, острые уши, очень густая шерсть с мягким плотным подшерстком, мощные мускулистые лапы и пушистый, похожий на лисий, хвост. Существует всего лишь одна порода эскимосских собак, но окраски они бывают самой разнообразной - черные, белые, серые, рыжие, коричневые, пегие. По мнению некоторых ученых, они прямые потомки полярного волка, однако, как правило, они так же привязчивы и послушны хозяину, как наши домашние собаки. Питаются они исключительно мясом. На основании опыта я убедился, что они не выносят никакой другой пищи. Вместо воды они едят снег.
Эскимосские собаки круглый год живут под открытым небом; и летом, и зимой их держат на привязи около палатки или иглу. Им никогда не позволяют бродить, где вздумается. Иногда хозяин на время берет к себе в иглу особенно любимую собаку или суку с щенками; впрочем, щенки уже через месяц после рождения становятся такими крепышами, что могут выдерживать суровые зимние холода.
Полагаю, я сказал достаточно, чтобы дать читателю общее представление об этом необычном народе, который оказал мне неоценимую помощь в моей работе в Арктике. Хотелось бы, однако, еще раз повторить - хотя и с риском быть неправильно понятым, - что я очень надеюсь на то, что впредь не будет предпринято никаких попыток приобщить его к цивилизации. Такие попытки, если бы они увенчались успехом, уничтожили бы тот первобытный коммунизм, благодаря которому поддерживается существование этого народа [38]. Внушите эскимосам идею недвижимости и прав личной собственности на пищу и дома - и они могут стать такими же эгоистами, как люди цивилизованного мира, между тем как сейчас всякая добыча крупнее тюленя является у них общей собственностью племени, и ни один человек не голодает, в то время как его соседи объедаются. Если у эскимоса два комплекта охотничьего снаряжения, он поделится им с человеком, у которого нет ни одного. Как раз это чувство доброго товарищества и является залогом самосохранения всего племени. Я научил эскимосов основным правилам санитарии и ухода за телом, научил их, как лечить простейшие болезни и раны; этим, я думаю, и должно ограничиться приобщение их к цивилизации. Это мнение не основано ни на какой-либо теории, ни на предрассудках - в этом убеждает меня мой 18-летний опыт ближайшего знакомства с эскимосами.

Глава 8

НАБОР РЕКРУТОВ
1 августа отплыл с мыса Йорк, имея на борту несколько эскимосских семейств, которые мы забрали с мыса Йорк и с острова Салво, а также около сотни купленных у эскимосов собак. Когда я говорю , я не имею в виду, что мы платили за них деньгами, поскольку у эскимосов нет ни денег, ни какого-либо мерила стоимости. Всякий обмен вещами у них основан исключительно на принципе меновой торговли. Скажем, если у одного эскимоса есть оленья шкура, которая ему не нужна, а у другого есть что-то еще, они могут обменяться. У эскимосов были собаки, в которых мы нуждались, у нас были вещи, в которых нуждались эскимосы, - поделочный лес, ножевые изделия, кухонные принадлежности, охотничьи припасы, спички и тому подобное. И вот мы менялись.
Снова тронувшись в путь от мыса Йорк на северо-запад, мы проплыли мимо - так их назвал английский исследователь Джон Росс [39] в 1818 году. Этим красочным названием утесы обязаны массе , который видно с корабля за много миль. Окраску вечному снегу придает Protococcus nivalis - низший одноклеточный микроорганизм. Его колонии представляют собой почти прозрачные желатинообразные сгустки диаметром от четверти дюйма до размеров булавочной головки; свое скудное пропитание микроорганизм извлекает из снега и воздуха. Издали снег похож на кровь. Это алое знамя Арктики приветствовало меня при каждом моем путешествии на Север.
Пока мы плыли мимо этих скал, которые тянутся вдоль берега на 30-40 миль, мои мысли были заняты предстоящей работой. Прежде всего надо было закончить комплектование экспедиции эскимосами, начатое на мысе Йорк, и подобрать собак.
Наша следующая остановка была 3 августа в бухте Норт-Стар, по-эскимосски, Умуннуи, в проливе Вулстенхолм. Здесь мы застали , с которым разошлись в Девисовом проливе во время бури несколько дней назад. В Умуннуи мы взяли на борт еще две или три эскимосских семьи, а также собак. Здесь к нам присоединился Укеа, один из четырех эскимосов, побывавших со мной на полюсе; Сиглу сел на у мыса Йорк.
5 августа ясной солнечной ночью я вместе с Мэттом Хенсоном пересел с на между островом Хаклюйт и островом Нортамберленд, предполагая обследовать несколько эскимосских поселений в заливе Ингл-филд и вдоль побережья на предмет вербовки новых эскимосов с собаками. ушел вперед к Эта готовиться к предстоящей схватке со льдами в бассейне Кейна и проливах, лежащих севернее за ним.
Со странным чувством радости пополам с печалью собирал я своих смуглокожих помощников, ибо чувствовал, что собираю их в последний раз. Вербовка заняла несколько дней. Сперва я наведался в Карна на полустрове Редклифф, потом в Кангердлугссуак и Нунатугссуак во внутренней части залива. Возвратившись в Карна, мы направились на юг к леднику Итиблу, затем снова повернули на северо-запад и пошли кружным путем между островами и мысами к Кукану в бухте Робертсон, затем к Нерке на мысе Саумарес и наконец в Эта, где встретились с , завербовав нужное нам количество эскимосов и имея на борту 246 собак.
Мы не предполагали взять с собой на Дальний Север всех эскимосов, находившихся на борту и , а только лучших из них. Однако, если какое-нибудь семейство хотело переехать из одного поселения в другое, мы охотно подвозили их. Сомневаюсь, чтобы на морях и океанах можно было найти второй такой же причудливо живописный корабль, как наш, - своего рода бесплатное туристское судно для странствующих эскимосов, палуба которого оглашалась криками детей и лаем собак и была завалена всевозможными пожитками.
Представьте себе этот битком набитый людьми и собаками корабль в погожий, безветренный день в Китовом проливе. Неподвижное море и свод неба ярко голубеют на солнце, напоминая скорее пейзаж Неаполитанского залива, а не Арктики. Кристально чистый прозрачный воздух придает краскам необычайную яркость - сверкающая белизна айсбергов, прорезанных голубыми жилами, густо-красные, тепло-серые и насыщенно коричневые тона скал, испещренных там и сям желтизной песчаника; чуть подальше иногда промелькнет мягкая зелень трав маленького арктического оазиса, а на дальнем горизонте - голубоватая сталь материкового льда. Маленькие гагарки, летающие в солнечной вышине, кажутся древесными листьями, тронутыми первым морозом и подхваченными первым осенним вихрем, так они плывут и кружатся в воздухе, словно в водовороте. Пусть пустыни Северной Африки прекрасны, как их описывает Хичинс, пусть джунгли Азии расцвечены столь же ярко, но ничто в моих глазах не сравнится по красоте со сверкающим арктическим пейзажем в солнечный летний день.
11 августа прибыл в Эта, где его ждал . Мы выгрузили собак на остров, после чего судно было вымыто, котлы продуты и заполнены свежей водой, топки вычищены, а грузы просмотрены и переложены, чтобы привести судно в боевую готовность для предстоящей встречи со льдом. С на было перегружено около 300 тонн угля и около 50 тонн моржового и китового мяса.
Мы оставили в Эта 50 тонн угля - этот уголь предназначался для обратного плавания в следующем году, а также запас продовольствия на два года для боцмана Мэрфи и юнги Причарда, которые должны были присматривать за топливом. Гарри Уитни, пассажир , желавший провести зиму в охоте на мускусных быков и белых медведей, попросил разрешения остаться с ними. Его просьба была удовлетворена, и его имущество также сгрузили на берег.
В Эта со мной встретился Рудольф Фрэнк. Он приехал на Север в 1907 году вместе с доктором Куком и просил разрешения отправиться домой на . Он показал мне письмо от доктора Кука; тот предписывал ему вернуться домой на каком-нибудь китобойном судне в этом же сезоне. Доктор Гудсел, хирург моей экспедиции, при обследовании установил, что Фрэнк страдает цингой в начальной стадии и находится в тяжелом психическом состоянии, так что пришлось отправить его домой на . Боцману Мэрфи, который оставался в Эта и был человеком во всех отношениях надежным, я поручил охранять от разграбления припасы и снаряжение, сложенные здесь доктором Куком, и оказывать последнему всяческое содействие по его возвращении. Я не сомневался, что он вернется, как только в проливе Смит (предположительно в январе) станет лед и даст ему возможность пройти к Аноратоку с Земли Элсмира, где он, по моим предположениям, находился.
На борту были еще три пассажира: мистер Крафтс, приехавший на Север производить магнитные наблюдения по заданию отдела земного магнетизма института Карнеги [40] в Вашингтоне, Джордж Нортон из Нью-Йорка и Уолтер Ларнед, известный чемпион-теннисист. Плотник ньюфаундлендец Боб Бартлетт (однофамилец нашего капитана) и матрос Джонсон также возвращались домой на , которым командовал капитан Сэм Бартлетт (дядя нашего капитана), плававший со мной в нескольких экспедициях.
В Эта мы взяли на борт еще несколько эскимосов, включая Ута и Эгингва, которым было суждено достичь со мною Северного полюса, и высадили на берег всех тех, кого я не хотел везти с собой к месту зимней стоянки. Всего у нас было 49 эскимосов - 22 мужчины, 17 женщин и 10 детей - и 246 собак. , как обычно, сидел в воде по самую ватерлинию - столько угля мы в него затолкали. К тому же мы везли 70 тонн китового мяса, купленного на Лабрадоре, и мясо и жир почти пятидесяти моржей.
18 августа мы расстались с и пошли на Север. Погода была отвратительная: шел снег с дождем, дул резкий юго-восточный ветер, на море было сильное волнение. дал нам прощальный салют гудками, и наша последняя связь с цивилизацией оборвалась.
По возвращении меня спрашивали, сильно ли я волновался при расставании со своими товарищами на , и я положа руку на сердце, отвечал: . Не следует забывать, что это была моя восьмая экспедиция в Арктику и я уже много раз разлучался с вспомогательным судном. От частого повторения притупляется самое волнующее переживание. Когда мы вышли из гавани Эта на север, я думал о состоянии льда в проливе Робсон, а лед в проливе Робсон способен доставить куда более серьезные переживания, чем любая разлука, если только это не разлука с самыми близкими и дорогими тебе людьми, но с ними я расстался еще в Сидни, за 3 тысячи миль южнее. Прежде чем достичь мыса Шеридан, где мы предполагали стать на зимние квартиры, нам предстояло преодолеть около 350 миль почти сплошного льда. Я знал, что за проливом Смит нам придется продвигаться вперед очень медленно, шаг за шагом, а то и буквально дюйм за дюймом среди торосистых льдов, в постоянных столкновениях, таранящих ударах и увертываниях; что в случае если суждено уцелеть, мне, возможно, в течение двух или трех недель придется спать не раздеваясь, урывками по часу или по два за раз. Если же мы лишимся судна и будем вынуждены вернуться по льду на юг из какого-нибудь пункта южнее, а то и севернее залива Леди-Франклин, мне придется сказать мечте всей моей жизни, а быть может, и кому-нибудь из моих товарищей.

Глава 9

ОХОТА НА МОРЖЕЙ
Моржи относятся к наиболее живописным и сильным животным Крайнего Севера. Более того, охота на моржей - занятие отнюдь не безопасное - составляет важную черту всякой серьезной арктической экспедиции, ибо дает максимум мяса для собак за минимально короткий срок. Вот почему во все мои экспедиции мы охотились на этих гигантов, весящих от 1200 до 3000 фунтов [544-1361 кг].
Пролив Вулстенхолм и Китовый пролив, которые судно минует перед тем, как достичь Эта, являются излюбленными местами обитания моржей. Охота на этих чудовищ - наиболее волнующий и опасный вид охоты в Арктике. Белого медведя называют тигром Севера; однако из поединка с двумя или даже тремя этими животными человек, вооруженный магазинной винтовкой Винчестера, всегда выходит победителем. И наоборот, поединок со стадом моржей - львов Севера, когда люди сидят в маленьком вельботе, представляет собой самое захватывающее зрелище из всех, известных мне за полярным кругом.
В свою последнюю экспедицию я не принимал участия в охоте на моржей, предоставив этот увеселяющий труд более молодым. В прошлом я видел так много подобных охот, что мое первое живое впечатление от этого зрелища ныне притуплено. Вот почему я попросил Джорджа Борупа написать для меня отчет о моржовой охоте так, как она представляется новичку, и его рассказ вышел таким красочным, что я привожу его в собственном изложении Борупа. Острота впечатлений молодого человека делает его рассказ графически зримым, а университетский сленг придает ему живописность. Боруп пишет:
Представьте себе заварушку: все в вельботе, стоя бок о бок, отражают идущих на абордаж, молотят их по головам веслами, баграми и топорами, вопя, как болельщики на футбольном матче, чтобы отпугнуть их прочь; винтовки палят, как пушки Гэтлинга, моржи ревут от ярости и боли, сумасшедшими бросками выскакивают на поверхность, взметая фонтаны воды, так что впору подумать, будто по соседству с тобой сорвалась с цепи стая гейзеров - нет, это просто здорово!
Когда мы начинали охоту, "Рузвельт" потихоньку шел под парами, команда стояла наготове. Потом вдруг раздавался крик зоркого эскимоса: "Авик соа!" или, может, "Авик тедик соа!" (Моржи! Очень много моржей!)
Мы присматривались, достаточно ли животных, чтобы оправдать набег. Затем, если перспективы были подходящие, "Рузвельт" уваливался под ветер, потому что, если бы моржи учуяли дым, они бы проснулись и мы бы их больше не видели.
Мы ходили за этими тварями по очереди - Хенсон, Макмиллан и я. Каждому придавались четыре или пять эскимосов, один матрос и вельбот. Лодки были выкрашены в белый под цвет льдин, уключины обмотаны тряпками, чтобы мы могли подкрадываться как можно бесшумнее.
Обнаружив стадо, с которым стоило повозиться, мы кричали матросам: "А ну, братишки, навались!", и они проворно подскакивали к лодкам. Торопливо, но тщательно проверив, все ли у нас на месте, а все - это пять весел, пять гарпунов, веревки, поплавки, два ружья и патроны к ним, - мы выкликали: "Изготовиться травить тали!" "Рузвельт" сбавлял ход, мы соскальзывали на талях вниз, брались за весла и отправлялись искать беды себе на шею, которую обычно и находили.
Вот мы подбираемся как можно ближе к моржам, лежащим на льду. Если они крепко спят, мы можем подгрести к ним на пять ярдов и загарпунить пару штук. Но обычно они просыпаются, когда мы еще в двадцати ярдах от них, и начинают соскальзывать в воду. Тогда мы открываем огонь, и, если они нападают, их легко гарпунить; если же они предпочитают очистить поле битвы, приходится выдерживать марафонский бег, прежде чем удастся подойти к ним достаточно близко, чтобы прощупать гарпуном их бока.
Убитый морж опускается на дно, как тонна свинца, вот почему наша задача всадить в него гарпун, прежде чем это событие будет иметь место. Гарпун прикрепляется к поплавку длинным ремнем, сделанным из тюленьей кожи, а поплавок сделан из целой тюленьей шкуры и надут воздухом.
Главное, за чем мы очень скоро научились следить, - это предоставлять ремню, который до броска лежит аккуратно свернутыми кольцами наподобие лассо, преимущественное право прохода и все необходимое ему пространство, ибо если ремню случится обвиться вокруг чьей-нибудь ноги, когда другой его конец прочно закреплен на морже, мы можем лишиться этого ценного члена команды, можем оказаться утащенными в воду и, возможно, утонуть.
Так вот. Команда, затевающая свалку с этими монстрами, приобретает навык согласованной игры высокого класса за удивительно короткий срок. Матрос правит, четверо эскимосов гребут, а старший с лучшим гарпунером сидят на носу. Двое на носу могут подменять гребцов, если охота долгая.
Мне никогда не забыть моей первой свары со стадом. Заметив около десяти моржей в двух милях от нас, мы - Макмиллан, я, матрос Деннис Мэрфи и три эскимоса - сели в вельбот и давай пошел. Примерно в двухстах ярдах от моржей мы перестали грести, и только Мэрфи продолжал работать кормовым веслом. Мы с Маком сидели, пригнувшись на носу, эскимосы с гарпунами наготове находились у нас за спиной.
Когда мы подошли к стаду ярдов на двадцать, один самец проснулся, издал ворчащий звук, толкнул другого, разбудил его, и тут мы трах!-трах!-трах! - открыли огонь. У Мака был самозарядный винчестер, и он отстрелял свои пять патронов с такой быстротой, что первая пуля еще только вылетала из ствола, а остальные четыре уже догоняли ее. Он подбил большого самца, который конвульсивно дернулся и с плеском свалился в воду. Я подбил пару, после чего все стадо, хрипло мыча от ярости и боли, подползло к кромке льда и нырнуло в воду. Мы быстро подогнали лодку на пять ярдов к подбитому Маком самцу, один из эскимосов метнул в него гарпун и сбросил за борт поплавок. В эту минуту около сорока других моржей, кормившихся под водой, поднялись на поверхность поглядеть, зачем весь этот шум. При этом они выплевывали раковины моллюсков и отфыркивались. Вода кишмя кишела этими тварями, и многие были так близко, что мы могли достать их веслом. Классным ударом еще в одного моржа был загнан гарпун. И тут, как раз в тот момент, когда мой магазин оказался пуст, с нами начало твориться неладное. Большой самец и присоединившиеся к нему два других - все трое раненые - неожиданно выплыли на поверхность в двадцати ярдах от нас и, издав боевой клич, бросились в атаку. Эскимосам это не понравилось. Они схватили весла и принялись дубасить ими по планшири, завывая, как сто сирен, в надежде отпугнуть зверей. Однако они могли бы с тем же успехом распевать колыбельные.
Мак, никогда прежде не стрелявший дичи крупнее, чем птица, сохранял хладнокровие, и его самозарядка затрещала, словно автоматическая пушка, когда мы ударили по этой тройке. Ее многочисленные компаньоны поддерживали шум. Гром выстрелов, крики и удары эскимосов, рев разъяренных животных - тарарам был такой, будто с Везувия срывало макушку. Мы утопили одного моржа и вывели из строя другого, однако самый большой нырнул и выскочил у самого борта лодки, отфыркнув воду прямо нам в лицо. Чуть ли не упираясь дулами в его голову, мы нажали на спуски, и он начал тонуть. С победными криками эскимосы загарпунили его.
Затем мы дали знак "Рузвельту" подходить, и, как только друзья и родственники усопших учуяли дым, они отбыли в неизвестном направлении.
На этой охоте, так же как и на всех других, в которых я участвовал, мне стоило немалых усилий не стрелять по поплавкам. Они были черные и чудно подпрыгивали на волнах, словно живые. Я отлично понимал, что, если попаду в поплавок, с ним придется распроститься навеки, а потому проявлял осторожность.
В другой раз мы взяли в оборот стадо более чем в полсотни штук, спавшее на льду. Дул довольно сильный ветер, а стрелять точно с вельбота, отплясывающего кекуок в объятиях неспокойного моря, - дело не простое. Подобравшись к льдине на 20 ярдов, мы открыли огонь. Я подранил двух моржей, но не убил их, и со свирепым ворчанием огромные твари соскользнули в воду. Они направились к нам, и вся команда изготовилась показать, как мы умеем поторапливать уходящих гостей на вышеописанный вокально-инструментальный манер.
Эскимос Вишакупси, стоявший у меня за спиной и до этого много толковавший нам про то, как ловко он управляется с гарпуном, делал угрожающие выпады, не сулившие ничего хорошего любому моржу, который бы осмелился приблизиться к нам.
Вдруг из воды совсем рядом со мной, с громким "ук! ук!", словно гигантский попрыгун, выскочил самец и положил клыки на планширь, окатив нас хорошим душем.
Вишакупси явно не ожидал рукопашной и изрядно перетрусил. Вместо того чтобы метнуть гарпун, он уронил его, завопил, как сумасшедший, и начал плевать в морду чудовища. Излишне объяснять, что мы никогда больше не брали Вишакупси охотиться на моржей в вельботе.
Остальные, кто был в лодке, кричали, проклинали по-английски и по-эскимосски Вишакупси, моржа и вообще все на свете; одни пытались бить зверя, другие табанить.
Я в тот момент не горел желанием проверить, насколько верен афоризм одного полярного исследователя, гласящий: "Если морж цепляет за борт лодки, не надо бить его, так как это заставит зверя податься назад и он опрокинет вас; нужно просто легонько взять за клыки чудовище весом в две тысячи фунтов и сбросить его в воду" - или что-то в этом роде. Если бы моржу удалось продвинуть клыки на какую-нибудь четверть дюйма в мою сторону, он бы полностью захватил ими планширь. Поэтому я поднял ружье, приставил его дулом к морде пришельца и нажал на спуск, что и решило дело.
Этот морж едва не опрокинул нас, но почти немедленно вслед за ним другой опробовал новый вариант игры и предпринял чуть было не увенчавшуюся успехом попытку потопить нас - этакие штучки с нырками.
Это был большой самец, которого загарпунил один из эскимосов. Он тотчас же показал, из какого теста он сделан, атаковав поплавок и выведя его из строя. Затем он принялся за гарпун и ремень. Случилось так, что он оказался у моего конца лодки, и я выстрелил в него, но попал или нет - не знаю. Во всяком случае, он нырнул, и как раз в тот момент, когда все мы смотрели за борт, ожидая его на поверхности, наше суденышко потряс колоссальный удар в корму - удар настолько сильный, что боцман, который мирно стоял там, огребаясь веслом, свалился с ног.
Наш друг проявлял слишком уж кипучую деятельность; но он нырнул, прежде чем я успел выстрелить, и всплыл в 50 ярдах поодаль. Тут я всадил в него пулю, и он исчез. Не могу сказать, чтобы мы так уж сгорали от любопытства в последующие несколько минут, ибо знали, что это подводное землетрясение в любой момент может дать новый толчок - вот только когда и где? Мы во все глаза смотрели на поверхность воды, пытаясь определить, откуда последует новая атака.
Еще одна подобная стычка - и нам каюк в буквальном и переносном смысле, ибо морж проделал большущую дыру в днище лодки, а поскольку днище было двойное, мы не могли остановить течь, и одному из нас приходилось лихорадочно отчерпывать воду. Мы всегда брали с собой кучу старой одежды для затыкания пробоин, но в данном случае мы с таким же успехом могли затыкать дыру носовыми платками.
Внезапно эскимос, глядевший за борт, завопил: "Кинги-мутт!" (Осади его! Осади!), но не успел он это выкрикнуть, как - трах!-бац!-хрясь! - корма лодки вздыбилась от удара, и наш боцман вылетел бы за борт, если бы эскимос не подхватил его, а у самых его ног, чуть повыше ватерлинии, обозначилась дыра, в которую я мог бы засунуть оба кулака.
Я глянул через планширь. Зверюга лежал на спине, уставя клыки прямо вверх, под корму. Затем с быстрым всплеском нырнул. Команда проделывала обычные трюки, чтобы отпугнуть его. Он всплыл в пятнадцати ярдах от нас, издал свой боевой клич "ук! ук! ук!" - дескать, ждите беды - и понесся по поверхности Китового пролива, словно торпедный катер или автомобиль без глушителя, преследуемый полисменом на велосипеде.
Я ввел в дело мою скорострельную пушку и потопил его. Затем мы ринулись к ближайшей льдине и достигли ее как раз вовремя>.
Продолжая далее рассказ Борупа, скажу, что, когда первый раненый морж добивается пулей, а все поплавки уже убраны, на вельботе поднимают весло, и подплывает к месту охоты. Поплавки и веревки выбирают через поручни на судно, моржа поднимают на поверхность, подцепляют крюком и лебедкой вытаскивают на палубу. Затем искусные ножи эскимосов освежевывают и разделывают его. В это время палуба судна напоминает бойню. Прожорливые собаки, - на данном этапе путешествия их насчитывалось уже около ста пятидесяти, - навострив уши и сверкая глазами, стоят наготове и подхватывают отбросы, которые кидают им эскимосы.
В районе Китового пролива мы иногда добывали нарвалов и северных оленей, но в этот раз по пути на Север на нарвалов почти не охотились. Мясо моржей, нарвалов и тюленей - ценный корм для собак, однако белый человек обычно ест его неохотно - разве что под угрозой голодной смерти. Тем не менее за двадцать три года моих странствий мне не раз приходилось благодарить бога хотя бы за кусок сырой собачатины.

Глава 10

СТУЧИМСЯ В ВОРОТА ПОЛЮСА
От Эта до мыса Шеридан! Представьте себе около 350 миль почти сплошного льда - льда всевозможных форм и размеров: торосистого льда, плоского льда, льда дробленого и искореженного, льда, каждому футу надводной части которого соответствуют семь футов под водой, - вот поле битвы с дьявольским, поистине титаническим размахом борьбы, по сравнению с которым замерзший круг Дантова Ада покажется простым катком.
А затем представьте себе маленькое черное суденышко, крепкое, дюжее, компактное, сильное и выносливое, каким только может быть судно, построенное человеком, но все же абсолютное ничто рядом с холодным белым противником, с которым ему предстоит сразиться. А на этом суденышке 69 человек - мужчин, женщин и детей, белых и эскимосов, которые вышли в сумасшедший, забитый льдом пролив между Баффиновым заливом [морем Баффина] и Полярным морем [Северным Ледовитым океаном], - вышли затем, чтобы доказать реальность мечты, которая на протяжении столетий владела наиболее дерзновенными умами человечества, - доказать реальность того блуждающего огонька, в погоне за которым люди мерзли, голодали, умирали. В наших ушах постоянно звучала музыка, лейтмотивом которой был вой 246 одичалых собак, басовым сопровождением - низкое, глухое ворчание льда, вздымавшегося вокруг нас под напором приливов, а акцентами - стук и дребезг наших сокрушительных наскоков на ледяные поля.
Днем 18 августа 1908 года мы в тумане покинули Эта и взяли курс на север. Начинался последний этап плавания . Всем, кто находился теперь на борту, если только им суждено было выжить, предстояло сопровождать меня вплоть до моего возвращения в будущем году.
Едва выйдя из гавани, мы наскочили на маленький айсберг, хоть и двигались средним ходом из-за тумана. Это было как бы неучтивое напоминание о том, что ожидает нас впереди. Будь заурядным судном, а не стойким борцом со льдом, на этом, возможно, и закончилась бы моя повесть. Толчок был нешуточный. Однако айсберг пострадал сильнее, чем корабль, который лишь встряхнулся, словно собака, вылезающая из воды; основная масса айсберга тяжело откачнулась в сторону от удара, громадный кусок льда, который мы от него откололи, вспенил воду по другую сторону, а протиснулся в промежуток и пошел дальше.
Это маленькое происшествие произвело сильное впечатление на новичков, и я не счел нужным объяснять им, что это просто комариный укус по сравнению с тем хрустом, скрежетом и трясучкой, которые готовят нам тяжелые льды впереди. Мы медленно продвигались на северо-запад в направлении Земли Элсмира, держа курс на овеянный страшными воспоминаниями мыс Сабин. По мере удаления на север лед становился более мощным, и нам пришлось повернуть на юг, чтобы обойти его, лавируя между отдельными ледяными полями. избегал тяжелого льда, но более или менее тонкий пак расталкивал без особого труда. К югу от острова Бреворт нам посчастливилось найти полосу открытой воды, и мы вновь взяли курс на север, держась у самого берега.
Не следует забывать, что на большей части пути от Эта до мыса Шеридан ясно видны оба берега - с восточной стороны побережье Гренландии, с западной - берега Земли Элсмира и Земли Гранта. У мыса Бичи в самой узкой и опасной части ширина пролива составляет всего 11 миль, и при ясной погоде кажется, что ружейная пуля могла бы долететь с одного берега до другого. За исключением особенно благоприятных моментов, здешние воды всегда забиты мощным льдом, постоянно прибывающим из Полярного моря [Северного Ледовитого океана] в Баффинов залив [море Баффина].
Проложен ли этот проход силой древних ледников или представляет собой гигантскую расщелину, образовавшуюся в результате отделения Гренландии от Земли Гранта, - вопрос, до сих пор не разрешенный геологами. Как бы там ни было, другого столь же трудного и опасного для навигации места не сыскать во всей Арктике.
Непрофессионалу трудно судить о характере льда, сквозь который пробивал себе путь . Обычно полагают, что лед арктических областей образуется при непосредственном замерзании морской воды, однако в летние месяцы лишь малая часть плавучего льда образуется таким образом. Главную же его массу составляют огромные ледяные щиты, отколовшиеся от ледниковой кромки северной части Земли Гранта в результате взаимодействия с другими ледяными полями и сушей и уносимые на юг сильнейшими приливными течениями. Тут нередко встречается лед от 80 до 100 футов толщины. Но так как семь восьмых льдины скрывается под водой, то не отдаешь себе отчета в мощности ее, пока какая-нибудь исполинская глыба, подпираемая паком, не окажется выброшенной на берег, где она и стоит, обсохшая, возвышаясь на 80, а то и на все 100 футов над уровнем воды, словно серебряная крепость, охраняющая берега этого фантастического, забитого льдом Рейна.
Узкие, запруженные льдом проливы между Эта и мысом Шеридан долгое время считались абсолютно непроходимыми для судов, и помимо лишь четырем кораблям удалось преодолеть сколько-нибудь значительную часть этого маршрута. Один из них - - погиб. Остальные три - >Алерт>, и - благополучно прошли туда и обратно, но при повторной попытке затонул. в мою экспедицию 1905-1906 годов дошел невредимым до мыса Шеридан, но на обратном пути был сильно помят.
Следуя на север, по необходимости держался берега, так как только у берега можно было найти полосы открытой воды. При таком способе проведения судна, когда с одной стороны у тебя береговой припай, а с другой, посередине пролива, дрейфующий пак, сменяющиеся приливно-отливные течения почти наверняка дадут время от времени возможность продвигаться вперед.
В этом проливе встречаются течения, приходящие из Баффинова залива [моря Баффина] на юге и моря Линкольна на севере, причем местом встречи является мыс Фрейзер. Южнее этого пункта приливное течение направлено на север, а севернее - на юг. О силе этих течений можно судить по тому, что на берегах Полярного моря [Северного Ледовитого океана] средняя высота подъема воды составляет лишь немногим более фута, тогда как в самой узкой части пролива вода прибывает и убывает на 12, а то и на 14 футов.
Обычно, когда смотришь на пролив, воды в нем не видишь, а только неровный развороченный лед. Во время отлива корабль полным ходом продвигается вперед по узкой полосе воды между берегом и дрейфующим посередине пролива паком; во время прилива, когда возникает стремительное движение воды в южном направлении, кораблю приходится поспешно укрываться в какой-нибудь выемке припая или за каким-нибудь скалистым мысом, чтобы избежать аварии или не быть снесенным обратно на юг.
Такой способ кораблевождения, однако, сопряжен с постоянной опасностью: находясь между неподвижными скалами, с одной стороны, и быстро дрейфующим тяжелым льдом - с другой, судно может быть в любую минуту раздавлено. Знание ледовых и навигационных условий в этих проливах было исключительно моим личным достоянием и добывалось годами путешествий вдоль здешних берегов и их изучения. За время своих прошлых экспедиций я три раза, а на некоторых участках до восьми раз прошел пешком всю полосу побережья от Пайер-Харбор на юге до мыса Джозеф-Генри на севере. Я знал каждую впадину берега, каждое прибежище, где мог укрыться корабль, каждое место, где садятся на мель айсберги, а также все места с особенно сильным течением, знал так же хорошо, как капитан буксира в нью-йоркской гавани знает причалы на берегу Норт-Ривер. Когда Бартлетта брало сомнение в целесообразности какого-нибудь рискованного броска, я обычно говорил ему:
. Или:
. Или:
.
Доскональное знание каждого фута побережья Земли Элсмира и Земли Гранта вкупе с энергией и ледовым опытом Бартлетта позволили нам четыре раза пройти эту Сциллу и Харибду арктических морей.
На следующую ночь в 9 часов туман рассеялся, солнце выглянуло из-за туч, и, когда мы проходили мимо Пайер-Харбор на побережье Земли Элсмира, мы увидели ярко очерченный на фоне снега дом, где я провел зиму 1901-1902 годов. Вид его воскресил в моей памяти рой воспоминаний. Здесь, в Пайер-Харбор, с сентября 1900 по май 1901 года меня ждали на моя жена и маленькая дочь; из-за тяжелых ледовых условий корабль в тот год не мог ни пройти к Форт-Конгер в трехстах милях севернее, где я тогда находился, ни выйти на открытую воду к югу и вернуться домой. Весной 1901 года я был вынужден повернуть обратно от бухты Линкольн - истощение моих эскимосов и собак сделало невозможным бросок к полюсу. В Пайер-Харбор я встретил семью, в Пайер-Харбор простился с нею, полный решимости предпринять еще одну попытку достичь цели.
, - сказал я в 1902 году, но дошел только до 84°17' северной широты.
, - сказал я в 1905 году, но дошел только до 87°06' северной широты.
И вот теперь, 18 августа 1908 года, я снова в Пайер-Харбор и по-прежнему говорю: . Только на этот раз я знал, что усилие будет последним, независимо от результата.
В 10 часов вечера мы прошли мимо пустынных, продуваемых всеми ветрами, истолченных льдом скал мыса Сабин, на котором история арктических исследований вписала одну из своих самых мрачных страниц: тут в 1884 году медленно умирали голодной смертью члены злополучной экспедиции Грили - из двадцати четырех человек удалось спасти только семь. Развалины грубой каменной хижины, построенной этими людьми в последний год их жизни, до сих пор видны на суровом северном берегу мыса в двух или трех милях от его оконечности. Совершенно не защищенное от жестоких северных ветров, закрытое с юга скалами от лучей солнца и осаждаемое паковым льдом, нагоняемым из бассейна Кейна с севера, - худшее место для зимовки трудно сыскать во всей Арктике.
Впервые я увидел это зимовье в августе 1896 года, во время слепящей пурги. Снег мел так густо, что уже на расстоянии нескольких ярдов ничего не было видно. Впечатления того дня никогда не изгладятся из моей памяти. Сердце мое сжималось от ужаса и скорби. Самое же печальное во всей этой истории было то, что катастрофа не была неотвратимой, ее можно было избежать. Мне и моим людям приходилось и мерзнуть, и голодать в Арктике, когда холод и голод были неизбежны. Однако ужасы мыса Сабин не были неизбежны. Они останутся несмываемым пятном в анналах американских исследований в Арктике.
Севернее мыса Сабин было так много открытой воды, что мы хотели воспользоваться южным ветром и поставить рейковый парус, но немного погодя лед появился вновь, и нам пришлось отказаться от своего намерения. Примерно в 60 милях к северу от Эта, у мыса Виктория, мы намертво стали в паковом льду. Вынужденная стоянка продолжалась несколько часов, и мы использовали это время, чтобы наполнить цистерны льдом с ледяного поля.
К вечеру следующего дня подул сильный южный ветер, и мы стали медленно дрейфовать на север вместе со льдом. Через несколько часов под действием ветра во льду появились разводья, и мы повернули на запад, по направлению к суше. Над палубой летела водяная пыль, и один эскимос сказал, что это дьявол плюет на нас. Через несколько миль мы наткнулись на сплоченный лед и снова остановились.
Доктор Гудсел, Макмиллан и Боруп укладывали в шлюпки продовольствие и медикаменты на случай аварии. Если бы был раздавлен льдами и начал тонуть, мы бы в мгновение ока спустили на воду шлюпки, снабженные всем необходимым, и вернулись в страну эскимосов, а оттуда - в цивилизованный мир на каком-нибудь китобойном судне или на корабле, который Арктический клуб Пири должен был выслать к нам с углем в будущем году. Разумеется, это означало бы провал всех наших планов.
В каждый из шести вельботов было уложено: ящик с двенадцатью 6-фунтовыми банками пеммикана, две 25-фунтовые банки сухарей, две 5-фунтовые банки сахара, несколько фунтов кофе и несколько банок сгущенного молока, керосинка и пять банок керосина по галлону каждая, винтовка с сотней патронов и дробовик с полсотней зарядов, спички, топор, ножи, нож для вскрытия банок, соль, иголки и нитки, а из медикаментов: кетгут [41] и хирургические иглы, бинты и вата, хинин, танин, марля, жидкая мазь для пластырей, борная кислота и антисептический порошок для присыпки ран.
Лодки с полным комплектом весел, мачт, парусов и прочего были подвешены на шлюпбалках; продовольствия на них должно было хватить на неделю или на десять дней. При отплытии из Эта основные продукты питания, такие, как чай, кофе, сахар, пеммикан и сухари, а также керосин мы сложили на палубе у бортов, чтобы их можно было немедленно сбросить на лед, в случае если судно будет раздавлено.
Каждый человек на , включая эскимосов, имел наготове небольшой узел с вещами, с которым он мог в любой момент спрыгнуть с судна после спуска лодок и припасов. Никто не раздевался на ночь, а ванна, установленная в моей каюте, могла бы свободно остаться в Нью-Йорке, так мало я ею пользовался по пути от Эта до мыса Шеридан.

Глава 11

В РУКОПАШНОЙ СО ЛЬДОМ
Чтобы не терять зря времени и не давать эскимосам досуга для размышлений об опасностях, подстерегающих их плавучий дом, я старался занять их работой. Мужчины делали сани и шили собачьи сбруи, чтобы, достигнув мыса Шеридан, - если это окажется возможным, - мы имели наготове все необходимое для осенней охоты. У нас на борту был лесоматериал, и каждый эскимос строил для себя сани, вкладывая в работу все свое мастерство. Гордость эскимоса своими личными достижениями была мне большим подспорьем и поощрялась особыми наградами и особой похвалой.
Женщин-эскимосок, как только вышел из Эта, мы засадили шить нам зимнюю одежду, чтобы в случае аварии судна каждый член экспедиции имел теплое обмундирование. В Арктике мы одеваемся практически так же, как эскимосы, вплоть до меховых чулок. Иначе мы бы постоянно отмораживали ноги. Тот, кто не может жить без шелковых чулок, едва ли может думать о завоевании полюса. Так как всех нас, включая эскимосов, было 69 человек, в том числе женщины и дети, портняжной работы предвиделось немало. Надо было проверить и починить старую одежду и сшить новую.
Поскольку самый тяжелый этап битвы со льдом еще не начался, новички экспедиции - Макмиллан, Боруп и доктор Гудсел - на первых порах с большим интересом наблюдали за швеями. Эскимоски - своеобразные портнихи. Во время работы они усаживаются как кому удобно: на стуле, на любом возвышении, а то и прямо на полу. У себя дома они снимают обувь, ставят прямо ступню ноги и зажимают материю между большим и вторым пальцами ноги; шьют они не к себе, как наши женщины, а от себя. Нога как бы служит эскимоске третьей рукой.
Эскимосские женщины знают цену своим портняжным способностям и принимают подсказки со стороны неопытных белых с благодушной терпимостью, идущей от сознания собственного превосходства. Бартлетт, присутствуя при том, как одна из северных красавиц кроила ему куртку для весеннего санного похода, стал умолять ее сделать шубу попросторней. В ответ она сказала ему, мешая эскимосские и английские слова:
. Эскимоска видела, какими мы возвращались из санных походов в прошлом, и знала, как обвисает на человеке одежда после длительной тяжелой работы при скудном рационе.
Эскимосам не возбранялось расхаживать по всему судну, а левый борт у передней рубки вообще был всецело отдан в их распоряжение. Вдоль стены рубки, в виде широкого возвышения в три или четыре фута, были составлены упаковочные ящики, на которых эскимосы могли спать. У каждой семьи было отдельное помещение, отгороженное по бокам досками и завешенное занавеской. Эскимосы сами готовили себе мясо и прочую пищу; Перси, наш повар, снабжал их чаем и кофе. Если они изъявляли желание отведать вареных бобов, мяса с овощами или что-нибудь еще из корабельных припасов, Перси и тут шел им навстречу. Он угощал их и своим знаменитым хлебом, равного которому по легкости и рассыпчатости нет на всем белом свете.
Казалось, эскимосы никогда не перестают есть. Стол для них мы не накрывали, так как они не придерживались определенных часов еды; каждая семья ела, когда захочется. Я снабдил их кастрюлями, сковородками, тарелками, чашками, блюдцами, ножами, вилками и керосинками. Они круглые сутки имели доступ в камбуз. Перси проявлял терпение и в конце концов отучил их мыть руки в воде, предназначенной для готовки.
На третий день плавания погода стала омерзительной. Не переставая лил дождь, дул сильный южный ветер. Собаки на палубе стояли понурые, с мокрыми хвостами. Только во время кормежки они оживлялись, дрались и огрызались. Судно по большей части либо стояло на месте, либо медленно дрейфовало со льдом к устью бухты Доббин. Когда лед наконец разредился, мы прошли миль десять по открытой воде, и тут у нас лопнул штуртрос. Пришлось остановиться для ремонта, хотя впереди была полоса открытой воды. Восклицания капитана по этому случаю предоставляю воображению читателя. Если бы в момент происшествия находился между двумя ледяными полями, твердыня Северного полюса, возможно, не пала бы и поныне. Только после полуночи нам удалось двинуться дальше, но уже через полчаса снова пришлось остановиться из-за непроходимых льдов.
Весь четвертый день плавания мы простояли на месте. Легкий ветерок со стороны бухты Принсесс-Мари медленно сносил нас на восток. Однако было солнечно, и мы воспользовались передышкой, чтобы просушить нашу одежду, насквозь промокшую от дождя. Так как было лето, от холода мы не страдали. Разводья между ледяными полями мало-помалу расширялись, и в 9 часов вечера мы снова двинулись в путь, но уже в 11 часов вошли в густой туман. Всю ночь мы протискивались сквозь лед - он был толстый, но не слишком тяжелый для , так что нам лишь дважды пришлось дать задний ход. В таких условиях судно обычного типа вообще не могло бы продвинуться вперед.
Уордуэл, наш старший механик, выстаивал по восьми, а то и по двенадцати часов на вахте наравне со своими помощниками и во время прохождения по этим опасным проливам почти безотлучно находился в машинном отделении, не спуская глаз с машин и следя за тем, чтобы ни одна часть механизма не вышла из строя в критический момент, что означало бы гибель судна. Когда продвигался между двумя ледяными полями, я обычно кричал ему в трубу, соединяющую капитанский мостик с машинным отделением:

Иногда грозило зажать между краями двух сходящихся ледяных полей. В такие минуты миг кажется вечностью. - или на сколько требовалось. Корабль содрогался и летящим прыжком устремлялся вперед под напором свежего пара, пущенного прямо из котлов в 52-дюймовый цилиндр низкого давления.
Машина на имеет так называемый перепускной клапан, позволяющий отводить свежий пар в главный цилиндр, что на несколько минут удваивает ее мощность. Это простое приспособление не раз спасало от смертельного сжатия льдов.
Судно, затертое между двумя ледяными полями, не гибнет внезапно, как при подрыве на мине. Давление льда с обеих сторон нарастает медленно и постепенно, и иногда края льдин смыкаются во внутренности корабля. Судно может оставаться подвешенным между ледяными полями целые сутки или до тех пор, пока приливное течение не ослабит сжатие, и только тогда оно идет ко дну. Лед может раздаться как раз настолько, чтобы корпус мог провалиться, и тогда концы рей, цепляясь за лед, ломаются под тяжестью наполненного водой корпуса, как это случилось со злополучной [42]. Одно судно в заливе Святого Лаврентия зажало во льдах и протащило по скалам, словно орех по терке. При этом дно было срезано, как срезают ножом головку с огурца, так что из трюма вывалились металлические цистерны с ворванью. От судна остались одни только стенки. Около суток оно оставалось зажатым между ледяными полями, затем затонуло.
22 августа, на пятый день плавания, - наша счастливая звезда работала, должно быть, сверхурочно - мы сделали феноменальный бросок более чем в 100 миль прямо по середине пролива Кеннеди, не встречая помех ни в виде льда, ни в виде тумана! В полночь, как раз над мысом Либер, сквозь облака победно вспыхнуло солнце. Это показалось нам добрым предзнаменованием.
Надолго ли такая удача? Я хоть и был настроен оптимистически, однако опыт прошлых лет говорил мне, что и самая блестящая медаль имеет свою оборотную сторону. За один день мы прошли весь пролив Кеннеди, и непосредственно перед нами был лишь разреженный лед. Но впереди, в каких-нибудь 30 милях, лежал пролив Робсон. Мореход, знакомый с этим проливом, никогда не станет ждать от него добра.
Вскоре нам опять встретились и лед, и туман; медленно прокладывая себе путь в поисках разводья, мы оказались оттеснены к гренландскому побережью у Тэнк-Год-Харбор - места зимовки в 1871-1872 годах. Как я уже упоминал, во время отлива между берегом и дрейфующим по середине пролива паком часто открывается полоса воды, но пусть читатель не думает, будто на этой полосе нет препятствий. Напротив, проходя по ней, постоянно сталкиваешься с мелкими льдинами и увертываешься от больших.
Разумеется, все время был под парами, постоянно готовый к любой случайности. Когда лед не кажется абсолютно непроходимым, корабль на всех парах движется то назад, то вперед, наскакивая на льдины. Иногда в результате наскока корабль продвигается вперед на полкорпуса, иногда - на корпус, а иногда - ни на дюйм. Если, выжав из машины всю мощность, продвинуться вперед невозможно, мы экономим уголь и ждем, пока лед не разредится. Мы не задумываясь используем судно как таран - ведь для этого оно и предназначено, однако после выхода из Эта уголь стал для нас драгоценностью - каждая унция его должна давать полную отдачу: продвигать нас дальше на север. Наших запасов должно хватить до тех пор, пока мы не вернемся в будущем году в Эта, куда Арктический клуб Пири должен выслать нам навстречу судно.
Не следует забывать, что все это время мы находились в царстве долгого полярного дня, под незаходящим полуночным солнцем. Погода стояла то туманная, то пасмурная, то солнечная, и мы не знали лишь одного - темноты. День и ночь мы отмеряли только по нашим часам, а не сном и бодрствованием, ибо спали мы лишь в те краткие промежутки, когда ничего другого не оставалось делать. Неусыпная бдительность - такова цена, которую мы платили за проход проливов.
Я мог всецело положиться на Бартлетта, однако меня вовсе не тянуло в каюту, когда судьба корабля и всей экспедиции висела на волоске. Кроме того, когда таранил лед, его так сотрясало, что сам Морфей поминутно вскакивал бы в постели и протирал глаза.
Тяжелый лед до того грозный и необоримый противник, что судно, накрепко засев между двумя гигантскими ледяными полями, оказывается в совершенно беспомощном положении. В таком случае любое сооружение, сконструированное и построенное человеком, обречено на гибель. Не раз при кратковременном сжатии ледяными полями весь 184-футовый корпус вибрировал, словно скрипичная струна. В другие моменты силой пара, впущенного в цилиндры через перепускной клапан, судно вздымалось на лед, подобно коню, берущему препятствие. Это была славная битва - судно шло в атаку на самого холодного врага человека, и, возможно, самого древнего, ибо нельзя точно определить возраст этого глетчерного [43] льда. Порой, когда обшитый сталью форштевень раскалывал льдину надвое, лед издавал свирепое рычанье, в котором слышалась вековая ярость Арктики против своевольного обидчика - человека, посягнувшего на ее пределы. Иногда, когда судну грозила серьезная опасность, эскимосы на борту затягивали свою странную песню, призывая души предков прийти к нам на помощь из потустороннего мира. А иной раз, как и в мои прошлые экспедиции, на палубу поднимался кочегар. Жадно глотая свежий воздух, он оглядывал пространство льда перед нами и яростно бормотал:

Кочегар исчезал в кочегарке, и минуту спустя из дымовой трубы с новой силой начинал валить дым, и я знал, что давление в котлах повышается.
На наиболее серьезных этапах плавания Бартлетт б?льшую часть времени проводил в вороньем гнезде - наблюдательной бочке на грот-мачте. Я часто устраивался на снастях пониже, смотрел вместе с ним вперед и помогал ему советом, в случае необходимости подкрепляя его мнение своим и снимая с него бремя чрезмерной ответственности в наиболее опасных местах.
Так, вися вместе с Бартлеттом на колеблющихся снастях, высматривая полосы открытой воды и изучая движение напиравших на нас ледовых полей, я нередко слышал, как капитан кричал судну, словно уговаривая и подбадривая его, приказывая ему пробить нам дорогу в неподатливых льдах:

В такие минуты мне казалось, что в этом отважном, неустрашимом капитане-ньюфаундлендце воскресал дух многочисленных поколений мореходов и льдопроходцев, пронесших английский флаг по всему свету.

Продлжение->